Летом 1897 года, во время пребывания вместе о матерью и теткой Марией
Андреевной на немецком курорте Бад-Наугейм, Блок познакомился с Ксенией
Михайловной Садовской.
"Это была высокая, статная, темноволосая дама с тонким профилем и
великолепными синими глазами, - вспоминает М. А. Бекетова. - Была она
малороссиянка, и ее красота, щегольские туалеты и смелое, завлекательное
кокетство сильно действовали на юношеское воображение".
Блоку не было и 17 лет, ей - 32. К. М. Садовская была почти ровесницей
его матери. Всем окружающим, и ей в том числе, влюбленность гимназиста
кажется очень забавной.
"Он ухаживает за ней старательно, сопровождает ее решительно всюду, -
весело сообщает Александра Андреевна в письме родителям (22 июля 1897 г.). -
Она кокетничает с ним и относится к нему милостиво. Смешно смотреть на
Сашуру в этой роли. С розой в петлице, тщательно одетый, он отправляется за
ней, берет на руку ее плед или накидку, но разговоры его часто
ограничиваются кивками головы... Не знаю, будет ли толк из этого ухаживания
для Сашуры в смысле его взрослости и станет ли он после этого больше похож
на молодого человека. Едва ли".
Все это - как завязка банального курортного романа. Развязка его порой
бывает драматической, как в чеховском рассказе "Володя", где юноша, не в
силах пережить столкновения с житейской пошлостью, кончает с собой. Но
бывает и заурядной, "мирной", когда все случившееся воспринимается как
нормальный образчик "науки страсти нежной" в ее будничном выражении.
"Сашура у нас тут ухаживал с великим успехом, пленил барыню 32-х лет,
мать трех детей и действительную статскую советницу", - пишет родителям
Александра Андреевна (30 июля 1897 г.).
Не мудрено, что этот "великий успех", невольно поощренный подобным
отношением, отразился на внешнем поведении красивого гимназиста.
Соперничество в "опытности" и мнимой "взрослости" процветало и в гимназии,
где он учился.
"Я был франт, говорил изрядные пошлости", - писал Блок впоследствии про
это время.
Ее величество пошлость отовсюду простирала ему свои объятья. Вошедшие в
печальный обиход развлечения "молодого человека" не миновали и его:

Красный штоф полинялых диванов,
Пропыленные кисти портьер...
В этой комнате, в звоне стаканов,
Купчик, шулер, студент, офицер...
...Чу! по мягким коврам прозвенели
Шпоры, смех, заглушенный дверьми...
Разве дом этот - дом в самом деле?
Разве так суждено меж людьми?

Стихи эти, написанные много лет спустя, названы "Унижение".
Унижение не только женщины. Унижение здорового юношеского порыва к
любви, гибель чистоты, поругание "настоящего молодого счастья", как назвал
Блок через несколько лет свое первое чувство в письме к той, которая его
вызвала.
Правда, слова об этом счастье перемежаются в письме 20-летнего юноши с
меланхолической рисовкой и манерностью: он все еще казался себе "неотразимым
и много видевшим видов Дон-Жуаном". Но шли годы и уносили все наносное,
случайное, напускное, оставляя чистое золото благодарной памяти:

Иль первой страсти юный гений
Еще с душой не разлучен,
И ты навеки обручен
Той давней, незабвенной тени?

Истинный "великий успех" Александра Блока в том, что он не предал
забвению пережитое среди пошлой обстановки светского курорта прекрасное
чувство, не усмехнулся над ним, над женщиной, казавшейся прочим просто
кокетливой барынькой, но ставшей для него "Оксаной", "хохлушкой" с "синим,
синим пленом очей".

Все, что память сберечь мне старается,
Пропадает в безумных годах,
Но горящим зигзагом взвивается
Эта повесть в ночных небесах.

Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец перевязана
Накрест лентою алой, как кровь.

("Через двенадцать лет")

Стихи цикла "Через двенадцать лет" написаны уже зрелым поэтом. Но образ
первой любви, вскоре сменившейся другой, многолетней, тревожил Блока давно,
поя сказывал ему порой проникновенные, мудрые, сострадательные строки,
родственные его позднейшей лирике:

Я шел во тьме дождливой ночи
И в старом доме, у окна,
Узнал задумчивые очи
Моей тоски. - В слезах, одна
Она смотрела в даль сырую...
Я любовался без конца,
Как будто молодость былую
Узнал в чертах ее лица.
Она взглянула. Сердце сжалось,
Огонь погас - и рассвело.
Сырое утро застучалось
В ее забытое стекло.

("Я шел во тьме дождливой ночи...")

Первая любовь пришла к поэту в 16-летнем возрасте. Летом 1897 года его сердце взволновала Ксения Михайловна Садовская, 37-летняя жена статского советника. Их встреча произошла на немецком курорте Бад-Наугейм, куда светская дама приехала поправить здоровье после третьих родов. Подросток же там отдыхал в компании матери Александры Андреевны и тетушки Марии Андреевны Бекетовой. Последняя позже описала в своем дневнике страсть, охватившую сердце ее племянника: «Он, ухаживая впервые, пропадал, бросал нас, был неумолим и эгоистичен. Она помыкала им, кокетничала, вела себя дрянно, бездушно и недостойно».

Ксения Садовская. Фото: Commons.wikimedia.org

По ее воспоминаниям, Садовская первая заговорила с юношей, который боялся даже поднять на нее глаза, и всячески пыталась «завлечь неопытного мальчика». Но по другой версии, Александр сам фактически преследовал мать семейства: приносил к ее крыльцу розы, прячась в кустах, сопровождал ее на прогулках, пытался поймать взгляд ее больших синих глаз.

Ксения Михайловна явно была озадачена таким вниманием. Она то возвращала настойчивому ухажеру цветы, то высмеивала, то, наоборот, подначивала, призывая быть смелее. Но со временем эта игра увлекла и ее, и она как-то оставила подростка у себя на ночь.

Подобная связь не на шутку напугала мать Блока, которая на год была младше возлюбленной сына.

«Сашура у нас тут ухаживал с великим успехом, пленил барыню, мать троих детей... Смешно смотреть на Сашуру в этой роли. Не знаю, будет ли толк из этого ухаживания для Сашуры в смысле его взрослости, и станет ли он после этого больше похож на молодого человека. Едва ли», - писала она домой в одном из писем.

Как-то однажды она решилась на встречу с избранницей сына. Разговор был не из приятных. По воспоминаниям, взволнованная мать кричала на «совратительницу» и даже, по некоторым данным, угрожала серной кислотой. Вскоре после этого подростка увезли домой.

В Петербурге между Блоком и Садовской произошло несколько тайных встреч. В 1900 году их связь окончательно прервалась.

Любовь Менделеева

«Позер с повадками фата» - так охарактеризовала Александра Блока дочь великого ученого Любовь Менделеева после одной из первых их встреч. Это произошло в Боблове, куда 17-летний юноша приехал по приглашению Анны Ивановны Менделеевой. Гость не приглянулся строгой 16-летней Любе, хотя в разговоре они выяснили, что у них много общего. В Петербурге их встречи были редкими.

В 1900 году Менделеева поступила на Высшие женские курсы и о Блоке вспоминала редко. В то время Александр был увлечен идеями Владимира Соловьева, верил в мистику и мечтал обрести в своей жизни Прекрасную Даму. Однажды он заметил на улице Любу, которая шла к зданию Курсов от Андреевской площади. В этом он увидел знак, поданный свыше, уверовал, что именно эта женщина должна стать частью его жизни. Позже эта встреча легла в основу стихотворения «Пять изгибов сокровенных», в котором идет речь об улицах, по которым шла Любовь Дмитриевна.

В 1903 году Александр сделал своей возлюбленной предложение, на которое она дала согласие.

Любовь Менделеева и Александр Блок в 1903 году. Фото: Commons.wikimedia.org

Союз поэта и его музы был непростым. Блок считал, что физическая близость способна разрушить их духовное родство, и пытался объяснить своей супруге, что им стоит избегать плотских отношений. По данным библиографов, лишь осенью 1904 года их общение перестало быть только платоническим. Однако к весне 1906 года физические отношения у них опять прекратились.

В этот период у Любови Дмитриевны началась связь с писателем Андреем Белым, товарищем Александра Блока. Любовный треугольник был достаточно мучительным для всех участников. Белый и Блок обменивались письмами, Любовь Дмитриевна принимала решения остаться с мужем, но продолжала встречи с Андреем. Окончательная развязка произошла между ними осенью 1907 года, когда «Прекрасная Дама» приняла решение навсегда вычеркнуть Белого из жизни.

Однако измены в семье не прекратились. Любовь Дмитриевна, поступив в труппу Мейерхольда, отправилась на гастроли на Кавказ. В Могилеве она познакомилась с актером Дагобертом, от которого вскоре забеременела. В 1909 году у нее родился сын, который прожил всего несколько дней. Гибель мальчика Блок переживал очень болезненно и написал стихотворение «На смерть младенца».

Несмотря на все жизненные штормы, в жизни Блока были «только две женщины - Люба и все остальные».

Наталья Волохова

Знакомство Волоховой с поэтом состоялось в 1906 году.Фото: Commons.wikimedia.org

В 1907 году был опубликован сборник стихотворений Александра Блока «Снежная маска». Книга открывалась словами: «Посвящаю эти стихи Тебе, высокая женщина в чёрном, с глазами крылатыми и влюбленными в огни и мглу моего снежного города».

Этой женщиной была 28-летняя Наталья Волохова, актриса труппы Веры Комиссаржевской. Поэт увлекся ею не на шутку, что тяжело ранило Любовь Менделееву. Между женщинам даже произошел разговор, в котором Волохова призналась, что не готова взять на себя все заботы о Блоке.

Александр же какое-то время преследовал актрису. В марте 1908 года в Москве между ними произошло объяснение, в котором она сказала, что не может ответить на его чувство.

«Зачем вы не такой, кого бы я могла полюбить?» - бросила она фразу поэту.

Любовь Александровна Андреева-Дельмас

Постановка оперы «Кармен» в театре Музыкальной драмы стала одним из ярчайших событий культурной жизни Петербурга осенью 1913 года. Настоящим открытием для публики стала 34-летняя актриса Любовь Александровна Дельмас, исполнившая главную роль.

Её выступления производили неизгладимое впечатление на Александра Блока. Фото: Commons.wikimedia.org

Яркая красотка, полная внутреннего огня, поразила и поэта, который стал забрасывать ее любовными письмами. В день, когда опера была показана в последний в сезоне раз, Блок решился передать ей записку с номером телефона. На следующий день они встретились

Историки отмечают, что, закружившись в этом романе, Блок наконец смог соединить духовную любовь и земную.

Летом 1914 года Любовь Александровна призналась ему: «Я вас никогда не забуду, вас нельзя забыть. Вы - переворот в моей жизни…»

Однако страсть продлилась недолго. В жизни поэта стали появляться новые мимолетные увлечения. Но дружеские отношения они сохранили.

Осенью 1915 года вышедшую поэму «Соловьиный сад» Блок преподнес Дельмас с надписью: «Той, кто поет в Соловьином саду».

В такую ночь успел узнать я,
При звуках ночи и весны,
Прекрасной женщины объятья
В лучах безжизненной луны.

А автор строк - юный Александр Блок, ангелоподобный, с огромными прозрачными глазами гимназист. Ему шестнадцать, его возлюбленной - почти на двадцать лет больше. Но разве может возраст быть помехой настоящей любви?! У нее синие глаза, золотые волосы; неизменный атрибут - широкополая шляпа, украшенная страусиными перьями. Ксения Михайловна - жена действительного статского советника Владимира Степановича Садовского, светская львица, хозяйка роскошной квартиры в Санкт-Петербурге и имения под Новороссийском.

У Ксении Михайловны трое детей, и в немецкий курорт Бад-Наугейм она приехала подлечить расшалившиеся нервы. А что лечит скучающее сердце лучше, чем яркая любовь? Но, конечно, Ксения Михайловна и не предполагала, что этой самой любовью окажется романтичный юнец. Александр Блок тоже приехал в Бад-Наугейм со своей матерью, Александрой Андреевной.

У Александры Андреевны Блок были очень доверительные отношения с Сашурой, единственным и обожаемым ребенком. И уж, конечно, она пришла в ужас от того, что сын связался с «перезрелой кокеткой».

А страсть у Сашуры была нешуточная. Настоящая! Надо думать, и у Ксении Михайловны тоже. Хотя начиналось все, как игра опытной кошки с маленьким невинным мышонком.

Но юноша со скульптурным лицом был влюблен так искренно, так честно, так нелепо и оттого прекрасно.

Он стал молчаливой тенью Садовской; он писал ей стихи и оставлял розы на крыльце. А она вновь почувствовала себя девочкой, кокеткой. Била его зонтиком и устраивала скандалы, то приближала, то гнала от себя. А потом уступила.

1897 ГОД, БАД-НАУГЕЙМ

День был просто чудный: тихий, солнечный. После вечернего чая всей компанией пошли на озеро. Александр нес большую корзинку со снедью. Гибкий, худенький - похож на древнегреческого юного бога. Смотрел на Ксению Михайловну с обожанием. На берегу робко протянул ей букетик синих незабудок:

Пообещайте, что не забудете меня, Ксения Михайловна. Эти незабудки похожи на ваши глаза.

Садовская засмеялась низким, грудным смехом. Она знала, что сейчас действительно хороша в этом белом шелковом платье. Большая шляпа скрывала ее лицо от закатного солнца. Все говорили ей в последнюю неделю, как она помолодела и посвежела. Она томно вздыхала: «Курортный климат идет мне на пользу».

А сама знала, что эта вернувшаяся молодость - и сияющие глаза, и всегда хорошее настроение не из-за целебного солевого воздуха. А из-за юного влюбленного пажа, смешного мальчика, который не отводит от нее обжигающего взора.

Вы тоже как соловей. Такая же певучая, такая же волшебная птица.

А ведь действительно: она же певица, хоть и не состоявшаяся. Тихо-тихо начинает Ксения Михайловна напевать старинный романс.

Услышь, услышь меня, мой милый малыш! И он действительно выходит из-за темной липы. Глаза Александра просто огромные, а лицо очень бледное.

Что вы делаете со мной, Ксения Михайловна! Эта ваша песня… Я схожу с ума от любви.

Садовская протянула ему руки.

Иди ко мне! Мальчик мой золотой!..

Наутро она обнаружила на крыльце ярко-алую розу.

Блок катал ее на лодке по озеру с темной водой. И… обожал. Говорил, что глаза у нее васильковые. И что она Прекрасная Дама.

Дни казались бесконечными и наполненными счастьем до краев. Блок еще не знал, что потом всю жизнь будет искать в толпе «очи синие, бездонные». Ксения Михайловна, в блеске своей роскоши, и предположить не могла, что скончается в 1925 году в нэпмановской Одессе. Оборванная полубезумная нищенка, до конца дней она будет хранить только одно оставшееся ей богатство - связку писем от гимназиста Блока, перевязанную шелковой ленточкой… Но это все будет потом. А тогда, в том памятном мае, их роман длился месяц и закончился скандалом. Матушка Блока, женщина на расправу крутая, нанесла визит Садовской; и скандал был чудовищным.

Ivan Filimonov

Почтенная Александра Андреевна посулила совратительнице сибирскую каторгу и серную кислоту. Оскорбленная Прекрасная Дама собрала багаж и покинула курорт; ее юного заплаканного поклонника увели с перрона строгая мамаша и слезливая тетушка. Блок терзал в руках увядшую розу - символ своей первой горькой любви.

«Сашура у нас тут ухаживал с великим успехом, пленил барыню, мать троих детей и действительную статскую советницу. Смешно смотреть на Сашуру в этой роли. Не знаю, будет ли толк из этого ухаживания для Сашуры в смысле его взрослости, и станет ли он после этого больше похож на молодого человека. Едва ли…» - желчно комментировала роман сына Александра Андреевна.

А Александр Блок писал письма и стихи, посвященные «дорогой Оксане».

Ты всегда и всюду странно
Очаровываешь взоры.
Я люблю твой взгляд туманный,
Я люблю твои укоры...
Голос твой звучит порывом,

То насмешливо, то звонко,
То волшебным переливом,
Будто детский смех ребенка.
А когда опустишь очи,
Близость сердца сердцем чуя,
Я готов во мраке ночи
Умереть от поцелуя...

И она ему - мальчишке - тоже писала. И роман их, уже не эпистолярный, а настоящий, с тайными свиданиями, гостиничными номерами и вечерними прогулками по городу на Неве, - возобновился. Позже, в марте 1898 года.

И даже был повторный визит Александры Андреевны, безутешной и растерянной, к «совратительнице». Но все было напрасно - и визит, и слезы. Потому что сильная страсть так же быстро и перегорает. И повзрослевший Блок уже не был так очарован своей первой любовью.

Его кружили стихотворные рифмы, духи и туманы; и рыжеволосая Любочка Менделеева смотрела своими пристальными невинными глазами. Садовская ревновала, устраивала взрослеющему пажу безобразные истерики. Его тяготила и ее преданность, и неуемная, уже раздражающая страсть. Затянувшийся курортный роман должен был закончиться в соответствии с законом жанра леденящим ничем.

В письме от 1900 года происходит окончательное объяснение; Садовская проклинает тот день и час, когда встретила Александра, и называет его «изломанным человеком».

Блок приезжает в Бад-Наугейм через девять лет с Любовью Дмитриевной.

Опустошенный - израненный потерями и взаимными изменами. А здесь ничего не изменилось. Такая же озерная гладь, да ивы отражаются в воде. В лодках плавают влюбленные парочки. Александру все кажется, что где-то там, в тумане, тает силуэт Прекрасной Дамы; она глядит на него своими огромными синими глазами и машет изящной рукой, затянутой в шелковую перчатку.

Все та же озернáя гладь,
Все так же каплет соль с градирен.
Теперь, когда ты стар и мирен,
О чем волнуешься опять?
Иль первой страсти юный гений
Еще с душой не разлучен,
И ты навеки обручен
Той давней, незабвенной тени?
Ты позови - она придет:
Мелькнет, как прежде, профиль важный,
И голос, вкрадчиво-протяжный,
Слова бывалые шепнет.

1909 ГОД, ШАХМАТОВО

Они завтракали, как всегда, ближе к полудню. На столе были свежий творог, и кофей, и жирные деревенские сливки, и свежие булочки. Александр спустился к столу; светлые глаза тревожны. Любонька еще спала.

Поцеловал ручку сначала маменьке, Александре Андреевне. Потом - тетушке, Марии Андреевне Бекетовой.

А знаешь, Сашура, умерла эта твоя… учительница, - сказала Александра Андреевна со скучающим видом, накладывая ложечкой вишневое варенье.

Эта… мадам Садовская. Мне Таточка написала. Ах, хорошо это варенье!

Умерла Садовская? Да ты что! - ахнула Мария Андреевна. Маленькая серебряная ложечка со звоном упала на пол.

Александр был бледен, но спокоен.

Надо же! Старуха умерла! Что ж осталось? Ничего! Земля ей пухом, - сказал равнодушно.

Александра Андреевна в душе возликовала. Теперь-то она точно знает, что Сашура только ее мальчик! Ей не придется делить его со своей ровесницей, с этой выскочкой… Александр поднялся из-за стола, не допив кофей. Убежал в сад.

Это правда? - спросила Мария Андреевна. - Отчего умерла?

Да это я так сказала, чтобы он перестал думать о старой ведьме! - засмеялась Александра Андреевна. - У него Любочка есть, а что с этой ведьмой, я не знаю. Какая разница. Для нас она умерла уже давно. А что Сашура переболел, я вижу. И не расстроился совсем. Подай-ка мне масло.

Фото ИТАР-ТАСС

Александр бродил, бродил по заросшему саду Шахматова. Мыслей не было, слез тоже. Умерла - значит умерла; туда и дорога! Та история уже отболела. Он больше не глупый мальчишка. Он поэт, и будет великим, теперь он знает это точно… Ах, как жаль, что она больше никогда не узнает, что он стал большим поэтом… В глубине сада в густой траве он увидел незабудки. Необычайно синие, темные.

Как ее глаза - той, которая по-настоящему любила. Неужели так все закончилось, просто, бездарно, так… пошло? Сами собой рождались чудесные строки:

Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец перевязана
Накрест лентою алой, как кровь.
И когда в тишине моей горницы
Под лампадой томлюсь от обид,
Синий призрак умершей любовницы
Над кадилом мечтаний сквозит.

Больше о Садовской у Блоков не говорили никогда. Странно, но Ксения Михайловна не знала, что Александр Блок стал известным поэтом.

Вообще жизнь ее после того памятного мая 1897-го пошла на убыль. Хлопоты, заботы, переживания… Большую часть времени Садовские проводили за границей. А в 1916 году Владимир Садовский вышел в отставку. Отношения с ним не складывались - в сущности, они всегда были чужими людьми… Дети выросли и жили своей непонятной жизнью.

Революция обожгла пеплом, разрушила весь устоявшийся уклад. От богатства остался один дым, от прошлого - воспоминания. Ксении Михайловне не верилось, что когда-то она была Прекрасной Дамой, что на пальцах у нее сверкали бриллианты чистой воды, а взгляд из-под широкополой шляпы называли магическим. В 1919 году муж умер. Садовская осталась совсем одна. Бедная, израненная птица.

С трудом добралась Ксения Михайловна из Киева, где жила дочь, до Одессы. В Одессе был сын. Через ужас Гражданской войны пробивалась Садовская, голодая и медленно сходя с ума от совершенно новой и страшной жизни. В Одессу Садовская приехала с явными признаками безумия - оборванная, заговаривающаяся. Почти сразу попала в клинику для душевнобольных. Скончалась в 1925 году.

1920 ГОД, ОДЕССА

Доктор был молодым и чуточку восторженным. Он отнесся к пожилой пациентке с вниманием. Да, женщина несчастна и потеряна, и явно безумна. Но отдельные фразы и стать выдавали в ней следы былого величия. Она была - как роза. Подвядшая, но все равно прекрасная.

Доктор был романтиком и, конечно, обожал поэзию.

Он восхищался стихами Александра Блока. Любил и раннюю его поэзию, адресованную Незнакомке, имя которой зашифровано в трех буквах: «К.М.С.» И лирический цикл под названием «Через двенадцать лет» тоже обожал. Он сразу обратил внимание, что инициалы его странной пациентки и Прекрасной Дамы совпадают. Загадка не давала покоя. Волновала. И на одном из приемов он осторожно спросил:

Ксения Михайловна, не знакомы ли вы случайно с Александром Блоком? В синих глазах старой женщины промелькнуло удивление, которое сменилось растерянностью.

Да, конечно, знакома… Бад-Наугейм, май месяц. Это было… в прошлой жизни, наверное. Да было ли вообще?

Странно, она никогда не слышала этих стихов, не знала, что ее имя обессмертил короткий роман, ставший главным в ее жизни.

АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ БЛОК И КСЕНИЯ МИХАЙЛОВНА САДОВСКАЯ:

«Синеокая тень у ледяного трона Поэзии

или грустная правда о жизни принца Кая».

1859 -1925 г.- Одесса?

(Точные даты жизни и смерти героини очерка - статьи неизвестны.)

Об этой женщине доподлинно известно столь мало, что все рассказанное мною здесь многим из читателей покажется неопределенным, туманным, как некая выдумка, призрак, легкий и воздушный, сон, давний и отлетевший. Сон о первой любви поэта.

Сон слегка - непонятный, слегка - смешной. Быть может, и не заслуживающий пристального внимания. Сны вообще лучше - забыть, мало ли что навеет легкими крылами память, особенно безжалостная на склоне лет? Поэт и пытался - забыть, но почти перед смертью в 1918 году, снова и снова посвящал давно угасшему костру чувств и призрачно неясному облику первой возлюбленной, строки в дневнике и стихи… Ставшие бессмертными.

Кому дано право говорить о первой любви? В каких красках, каких тонах, какими словами? Поэт когда - то сказал свое слово. Стихи стали классикой. Но и безжалостные критики - сказали тоже.

Они навечно и язвительно пригвоздили пылкие, неловкие мечтания юности к позорному столбу насмешки, уцелевшие письма объявили «беллетризированным образчиком искусственно выдуманных чувств». Метания же и мучительные сомнения стареющей, влюбленной женщины нарекли и вовсе - блажью, а конец ее пути обозначили лишь одною скупою датой: 1925 годом…

Словом, искусно создали свою версию, легенду биографии. Где, оказывается, вовсе не было мучительных поворотов Судьбы, не было абсолютно никаких метаний, сомнений, тоски, тщательно запрятанной, замаскированной душевной боли.

Не было в этой лакированной, всячески ретушированной маститыми литературными умами биографии, и сумасшедшей ревности с обеих сторон, и неизбежной для такого накала страстей обязательной тени другой Женщины. (Что всего трагичнее, обиднее, непонятнее, женщина та была - не женой, а….. матерью Поэта!)

Не было в благостной легенде и страстных писем, признаний, обжигающих пальцы и душу Поэта жаром поздней, последней любви.

Не было тайных, слегка навязанных, длинных свиданий в полутемной карете. Слез, упреков, страданий, обещаний и глухого, напряженного молчания.

Не было даже и обычной в таких случаях глухой ненависти к некогда обожаемому образу - статной, синеглазой женщине с глубоким, волшебным голосом. Не было отчаяния оттого, что ненависть эта - почти бесполезна, ибо не дает права ничего забыть!

В этой, длинно - заунывно написанной дотошными исследователями легенде - житии вообще не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на трагически изломанную жизнь Александра Блока, до сих пор до конца непонятную многим, даже знающим наизусть его стихи и, казалось бы, каждый момент его жизни!

Я не претендую на роль истинного биографа. И в мыслях такого не было. Просто пишу привычный уже акварельный портрет. Легкими штрихами. Сквозь боль, медленно заползающую в сердце. Боль оттого, что еще одна биография - неполна, еще одна судьба - - не дописана точно и ясно, и вся земная прелесть подробностей человеческого бытия неотвратимо исчезает вместе со смертью.. Сколько еще раз буду я постигать эту истину, плакать над нею, и опровергать ее - начертанием очередного портрета, эскиза, очередной биографии? Не знаю. А пока, мой читатель, посмотри внимательно на него, портрет, задержи взгляд на страницах, повествующих о судьбе Женщины, любящей Поэта. Судьбе, странной, и горькой в страшной ее обычности.

Да, еще одно! Пожалуй, стоит вчитаться внимательнее и в строки стихов, ставших почти классикой. Почти. Строки, посвященные другой Прекрасной Даме Александра Блока более известны, конечно. Но у Вдохновения, стоявшего у источника «божественных рифм и созвучий», тоже ведь было свое начало. Начало это носило имя Ксении Михайловны Садовской. Итак….

Ксения Островская родилась в 1859 году, в семье мелкого акцизного чиновника. Росла в маленькой захудалой усадьбе на Херсонщине, где большая семья едва сводила концы с концами. Нервная, скупая на сердечную ласку, издерганная бесконечными долгами, мать, безликий отец, тянувший лямку незаметного чиновника, с вечной, слегка виноватой полуулыбкой на помятом лице. Синеглазую красавицу Оксаночку он любил, казалось, более других детей, все норовил погладить по голове, незаметно сунуть в руку конфету или пряник….. Ему нравилось, когда дочь играла по вечерам на стареньком расстроенном фортепьяно, почти неслышно напевая украинские песни или манерные французские романсы.

Несмотря на явный недостаток средств и вечное недовольство властной своей супруги, сумел Михаил Островский каким - то образом все же настоять на том, чтобы любимица Ксения получила хорошее образование сначала в частной женской гимназии в Одессе, потом - в Москве и Петербурге.

Она уже заканчивала Петербургскую консерваторию по классу пения, когда ее поразил тяжелый ларингит, болезнь горла, обычная для многих в сыром климате столицы. Денег на лечение в Италии и специальные уроки по сохранению и постановке голоса не было совсем. Подрастали братья и сестры, теперь нужно было учить их. Мечту о карьере певицы пришлось оставить навсегда. Ксения очень тяжело пережила внезапное крушение всех своих честолюбивых надежд.

Девушка всегда страстно мечтала вырваться из - под гнета нищеты и обыденности.

Не получилось, не дано было, увы! Ксения обожала музыку, особенно - Вагнера,- несмотря на все запреты врачей, продолжала петь в узком кругу друзей, но служила не на театральной, оперной сцене, как мечтала, а в скучном Статистическом комитете. С удовольствием принимала участие в домашних музыкальных вечерах и спектаклях, на которые приглашали ее друзья. Часто ездила в оперу, особенно осенью, когда в Мариинском, по желанию Государыни императрицы Александры Феодоровны, неизменно давали серию опер Вагнера. На одном из таких длинных оперных спектаклей «провожатым - пажом» Ксении стал Владимир Степанович Садовский - юрист, знаток международного торгового права, некогда доцент - Новороссийского университета человек с положением и обеспеченный; товарищ -

т. е. заместитель, в современном понимании этого слова. - С. М. - министра торговли и промышленности. Он безумно увлекся Ксенией Михайловной, и эта встреча все решила в ее судьбе, но не принесла ей счастья.

Имеющая роскошную квартиру в Петербурге и уютное имение под Новороссийском, а также - двух дочерей и сына; - действительная статская советница, госпожа Ксения Садовская приехала в мае 1897 года на знаменитый германский курорт Бад - Наугейм, лечить подорванное третьими, тяжелыми, родами сердце и расшалившиеся в спокойном, но скучном до нетерпимости браке, нервы. И она никак не рассчитывала встретить на блестящем, модном светском курорте любовь….. В ее то возрасте?! В тридцать восемь лет? Полно! В эти годы возможно только легкое, ни к чему не обязывающее приключение, которое слегка развеет неизбежную в таких местах скуку….

Она хорошо знала себе цену, опытная светская дама, кокетка и говорунья, в облаке золотых пышных волос, в тени неизменных широкополых шляп с перьями, и омуте огромных глаз, подведенных томными, «сердечными тенями»!

И, быть может, домашняя светская певунья весьма и весьма трезво рассчитывала развлечься и поймать в сети кокетства кого - то из скучающих рядом петербургских и московских светских знакомых. Но уж никак не мальчика в гимназической тужурке, с покорным видом пажа усердно влачившего за матерью и теткой их неизменные книги, зонты, пледы и шали. Мать светлоглазого, кудрявого гимназиста, тонкая и тонная, вертлявая, чересчур экзальтированная дама, привлекала внимание курортной публики чрезмерной театральностью, напыщенностью не только всех своих жестов и движений, но даже и просто - молчания. Александра Андреевна Кублицкая, супруга петербургского полковника Франца Пиотух - Кублицкого тоже приехала на воды, в сопровождении сына и преданной сестры Марии, лечить расстроенные нервы и сердце. Она была ровесницей госпожи Садовской и в чем - то неуловимо походила на нее. То ли излишне пылким обожанием своего единственного чада - Ксения Михайловна точно также носилась со своими тремя детьми, вечно болезненными, - то ли - тщательно даже и от самой себя скрываемой потребностью в не менее пылком обожании ее собственной персоны! Впрочем, здесь Александре Андреевне повезло много больше. Маленький ее паж - королевич - Сашура с самого раннего младенчества находился при ней, как при царствующей королеве - матери и, обладая им столь полновластно, делиться Александра Андреевна таким сокровищем совершенно ни с кем не собиралась. Слишком дорого: ценою разбитых иллюзий молодости, неудавшейся в самом начале семейной жизни с мужем - профессором - неврастеником, смертью первого ребенка, тяжелым, позорным разводом, скандалом в почтенной семье, досталось ей оно, это безумно любимое сокровище! Как же могла она его кому - то отдать? Мыслимо ли это вообще для чрезмерно любящего сердца?

Так что, Ксения Михайловна оказалась соперницей вдвойне. Соперницей, заранее обреченной на поражение, ибо, кто же может бороться с ревнивицей - матерью?

Тетушка Блока, писательница Мария Андреевна Бекетова, самыми невинными фразами в «лакированной» биографии племянника изображает в лице Ксении Михайловны опытную светскую хищницу: «Она первая заговорила со скромным мальчиком, который не смел поднять на нее глаз, но сразу был охвачен любовью. Красавица всячески старалась завлечь неопытного мальчика».

В официальном житии великого Поэта все, все должно выглядеть очень пристойно!

Но в личном дневнике Мария Андреевна Бекетова выскажется со всей пылкой яростью старой девы о первой возлюбленной кумира - племянника: «Он, ухаживая впервые, пропадал, бросал нас, был неумолим и эгоистичен. Она помыкала им, кокетничала, вела себя дрянно, бездушно и недостойно».

(Дневник М. А. Бекетовой цитируется по книге В. Орлова «Александр Блок. Гамаюн.». т. 1., стр. 63. Издательский центр «Терра». М. 1997 год. Далее все отрывки из писем и дневников Блока и другие документы приводятся именно по этому двухтомному изданию. - С. М.)

Да, красавец - юноша с античными чертами лица и подлинником шекспировских трагедий и сонетов под мышкой, почти мгновенно отбросил в сторону надоевшие пледы и нравоучения сухопарой тетушки и матушки - полковницы. Деспотичная, высокомерная, неуправляемая, приправленная Достоевским, Ницше и цыганским хором, в одночасье покинутая верным обожателем матушка (и верная ma tante* - тетушка, франц. - в паре с нею!), закатывала ежедневные эпилептические истерики, ломала пальцы, пила пузырьками ландышевые капли, но сын впервые был равнодушен ко всему на свете, кроме синеглазой советницы!

Ухаживал он не очень умело, и оттого - то это выглядело в глазах Ксении Михайловны особенно трогательно: ежеутренние розы на крыльце, теневой конвой, шелест и хруст в зарослях ольхи за рамами спальни в отеле. Поначалу она растерялась, и от этой растерянности, должно быть, и вела себя несколько смешно и нелепо: капризничала, тиранила, била отчаянно влюбленного пажа публично зонтиком по руке, возвращала цветы, рвала билеты на концерт, словом, ошеломленная внезапно застигнувшим ее «кружением сердца», и тщетно борясь с этим из последних сил, то отталкивала, то привлекала. Но все это только пуще разжигало пыл еще незакаленного в боях за сердце прекрасной дамы неловкого трубадура. Он, почти вприпрыжку, бежал на свидания на окраину городка, возле солевых градирен, или около туманного ивового озера, послушно катал синеокую «похитительницу сердца» в лодке…..

Но было не только это. Один из таких вечеров очень нежно и плавно перешел в ночь. Свидания перестали быть лишь романтическими. Гимназист теперь возвращался домой под утро, бледный, взволнованный, и что - то усердно писал в своей книжке - альбоме, не позволяя никому до нее дотрагиваться. Вот этими строками он открыл свой первый лирический цикл, озаглавленный тремя буквами: «К. М. С.»:

Сердце занято мечтами,

Сердце помнит долгий срок

Поздний вечер над прудами,

Раздушенный Ваш платок …..

И еще, уже более определенно:

В такую ночь успел узнать я,

При звуках ночи и весны,

Прекрасной женщины объятья

В лучах безжизненной луны.

Александре Андреевне милый ее Сашура этих, да и всех других, отчаянно любовных, горячечных строк - не прочитал. Такое было впервые! Отвергнутая «домашняя королева» в бессилье разорвала в клочья батистовый платок, обломила трость - ручку у зонта и, проведя пару бессонных ночей, во время которых караулила шаги сына - пажа по безлюдному коридору, решилась на крайний, отчаянный шаг. Она нанесла «перезрелой кокетке» утренний визит, отнюдь не светский, в отчаянии пообещав «гнусной совратительнице юного дарования» все, что угодно, вплоть до серной кислоты и сибирской каторги, благо положение второго мужа - гвардейского полковника - сии угрозы вполне позволяло!

Ксения Михайловна молча выслушала истерические вопли ревнивицы, чему - то задумчиво улыбнулась, и… отворила входную дверь.

Ошеломленная таким холодным приемом госпожа Пиотух - Кублицкая в тот же вечер решилась увезти сына в фамильную усадьбу Шахматово. Внешне он не сопротивлялся.

К вящей радости любвеобильной матери, банальный курортный роман тщательно лелеемого отпрыска закончился через месяц почти ничем. Что могли значить какие то трепетные обещания «не забывать, писать», и подаренная у двери купе полуувядшая роза?! Александра Андреевна, внутренне торжествуя, писала домой в своем привычном ироническом стиле: « Сашура у нас тут ухаживал с великим успехом, пленил барыню, мать троих детей и действительную статскую советницу. Смешно смотреть на Сашуру в этой роли…. Не знаю, будет ли толк из этого ухаживания для Сашуры в смысле его взрослости, и станет ли он после этого больше похож на молодого человека. Едва ли».

В разговоре же с растерянным сыном мать позволила себе еще более резкие замечания, на грани изощренного цинизма, облив его горячие, трепетные чувства бурным потоком холодного презрения:

«Куда деться, Сашурочка, возрастная физика, и, может, так оно и лучше, чем публичный дом, где безобразия и болезни?» Верный паж оторопел от сказанного. А в сердце его с той поры тихо и прочно вошла крохотная ледяная иголка, постепенно выросшая в айсберг, сковавший душу плотным панцирем. Разбить холодный панцирь снежного принца Кая будут пытаться все последующие Прекрасные Дамы Блока, во главе Любовью Дмитриевной Менделеевой. Все напрасно, увы!

Опрощение и насмешка, право же, лучшее лекарство от юной любовной лихорадки! Ладьи, лебеди, луна, романтические вздохи туманные ивы, превратились стараниями отчаянно возревновавшей maman в плоскую литографию на облупленной стене курортного отеля. Но Александра Андреевна плохо знала собственного сына. По возвращении его в Россию тайная восторженная переписка с «синеглазой певуньей» продолжилась.

Вот уцелевшие строки из самого первого письма Блока - Садовской, отправленного еще из Шахматова в Бад - Наугейм от 13 июля 1897 года:

« Ухожу от всех и думаю о том, как бы побыстрее попасть в Петербург, ни на что не обращаю внимания и вспоминаю о тех блаженных минутах, которые я провел с Тобой, мое Божество..

В других многостраничных письмах он сравнивал Садовскую с «розой юга, уста которой исполнены тайны, глаза - полны загадочного блеска, как у сфинкса, который мгновенным порывом страсти отнимет всю душу у человека, с которым он не может бороться, который жжет его своими ласками, потом обдает холодом, а разгадать его не может никто…» Он преувеличивал, разумеется, романтичный юноша, но что то - уже сумел разглядеть вещим, всегда взрослым, взором истинного Поэта.

Что - то настоящее в ней, непритворное, трагическое. Из чего позже возникнет драма ее собственного, покинутого, остывшего, растерзанного сердца:

Страшную жизнь забудем, подруга,

Грудь твою страстно колышет любовь.

О. успокойся в объятиях друга,

Страсть разжигает холодную кровь.

Наши уста в поцелуях сольются,

Буду дышать поцелуем твоим.

Боже, как скоро часы пронесутся…

Боже, какою я страстью томим!...

Они увиделись лишь восемь месяцев спустя после возвращения Садовской в столицу. Что мешало их более раннему свиданию и что стояло за словами: «страшная жизнь» для Поэта, гадать бесполезно. Были ли это продолжающиеся истерики матери или - украдкой прочтенные чужими глазами письма и дневники, язвительные насмешки и уколы, мелочное тиранство и угрозы, обычная, убивающая поэзию души, рутина жизни - неизвестно. Известны лишь строки записки А. Блока - Садовской, вскоре после их встречи, 10 марта 1898 года. Вот они:

« Если бы Ты, дорогая моя, знала, как я стремился все время увидеть Тебя, Ты бы не стала упрекать меня»… И далее, с обезоруживающей наивностью: « Меня удерживало все время все - таки чувство благоразумия, которое, Ты знаешь, с некоторых пор, слишком развито во мне, и простирается даже на те случаи, когда оно совсем некстати.»

(Росла, росла льдинка, небрежно, цинично оброненная матерью в сердце своего обожаемого златокудрого пажа - принца. Росла незаметно, но - без остановки). Временами ему хотелось крепко зажмуриться и унестись вместе с любимой на недосягаемые высоты, но резкий толчок воспоминаний в сердце, посреди самых пылких мечтаний, отрезвлял душу. Ему слышался насмешливый голос матери.

«Возрастная физика, милый друг, что делать? А, может, оно и лучше, чем публичный дом?»

Впрочем, временами он посылал собственное благоразумие к черту, и часами ждал Ксению Михайловну в закрытой темной карете в условленном месте или у ворот ее дома. Были тихие, уединенные прогулки по ажурным мостикам Елагиного острова, в темных зарослях парка, были стремительно бегущие часы в неуютных номерах гостиниц....

Было все. И даже - второй визит взвинченной от раскрывшейся тайны затянувшегося безумия, maman к госпоже Садовской. В этот раз «королева - мать» оставила высокомерный, грозящий тон и уже просто умоляла «обольстительницу - сирену», быть благоразумной и отстранить от себя окончательно потерявшего голову юношу!

Но едва Ксения Михайловна робко заговорила с Александром об этом самом благоразумии, супружеском долге, и прочих скучных вещах, как сошедший с ума от страсти наследник невротичной маменьки, впал в экстаз моралиста. Вот строки его письма:

« Я не понимаю, чего Ты можешь бояться, когда мы с Тобою вдвоем среди огромного города, где никто и подозревать не может, кто проезжает мимо в закрытой карете.. Зачем понапрасну в сомнениях изводить всю жизнь, когда даны тебе красота и сердце? Если Тебя беспокоит мысль о детях, забудь их хоть на время, и Ты имеешь на это полное право, раз посвятила им всю свою жизнь….»

Ксения Михайловна пыталась истово следовать эгоистичным советам стремительно взрослеющего гимназиста - любовника, но вскоре слепая ее преданность и бесконечные, ревнивые сцены, упреки и мольбы о прощении (на почве подавленных душевных угрызений совести, быть может!) стали всерьез тяготить вспыльчивого, нервного юношу! Ему изрядно хватало опеки, слез и укоров дома и в любовных отношениях все эта излишняя экзальтированная нервозность и «романтическая сладость примирений и слез» была ему уже абсолютно не нужна!

Душа его леденела все больше. А свидания все чаще прерывались ссорами. Переписка, длящаяся с перерывами до 1901 года, постепенно сводилась к выяснению отношений и вопросу о возвращении фотографий и писем с обеих сторон….. Близился грустный и совершенно банальный финал курортного романа.

Тяготила стареющая возлюбленная Поэта еще и потому, что на пороге его Судьбы уже возникал силуэт другой Прекрасной Дамы - Любы Менделеевой.

Мать безоговорочно одобрила выбор сына: еще бы, знакомы с детства, играли вместе, соседи по имению, воспитана, образованна, серьезна не по годам!

Ну и что же, что потом вслед за «Любушкой», на порог чинного блоковского дома навсегда вползет ревнивая, холодная змея - ненависть и цепко сожмет в удушающее кольцо их души, души равно близких ему - матери и жены, - ну и что же, что любимый ими обеими Сашура будет разрываться на две части, на две половины, стараясь угодить обеим, и раздражая безмерно - ту и другую?! Всю жизнь. Это все будет. Потом.

А пока, сей час, главная цель - уберечь, отвлечь, спасти, заставить забыть синеглазую колдунью из Бад - Наугейма. Это становится судорожной, навязчивой идеей матери.

Александра Андреевна громче всех аплодирует на любительских театральных постановках, где ее обожаемый сын и прелестная «профессорская» Люба играют главные и не главные роли, неустанно приглашает Любушку на чай, сама всюду появляется там, где бывают Менделеевы - об руку с сыном, разумеется!

Любящая maman весьма усердно выпроваживает Сашуру и на ежегодный бал курсисток в Дворянском собрании, где Люба так хороша не то в розовом, не то в белом!

Он медлит, тушуется, не делает предложения, чем сердит и мистически настроенную, экзальтированную, встревоженную неотступным призраком Садовской, мать, да и Любу, вполне земную, реальную девушку, которая не может притворяться, что Блок ей безразличен, и разыгрывать холодное равнодушие. (Он был равно блистателен и в роли холодно - учтивого принца Кая и мечтательно - философствующего принца Гамлета!) Увы, у нее так не получается! Земная девочка Герда, любящая цветы, каток, Тургенева и серьезные книги по театральному искусству, предлагает улетающему в эмпиреи Поэту вполне земные и теплые отношения. Он и сам уже, кажется, отчаянно 0 возвышенно влюблен в девочку с розами, согревшую его сердце живым дыханием полных, смешливых уст, но испуганно шарахается в сторону от всего слишком осязаемого и земного. Все еще живы язвительные уроки юности! Александру отчаянно хочется укрыть милую Любу от очередных посягательств ревниво - холодного сердца матери, ее циничных усмешек, которые не замедлят последовать, он уже чувствует это. Как же защитить избранницу? Очень просто. Нужно превратить брак в ледяное подножие царственного трона поэзии …. Он так и сделает. Любови Дмитриевне Менделеевой - Блок будет поклоняться вся поэтически пишущая и читающая Россия, во главе с верным рыцарем - мужем, но и через год после свадьбы брачное ложе останется нетронутым. Супружеские обязанности знаменитый поэт возложит на изрядно потрепанных обитательниц петербургских публичных домов и трактиров столичных окраин….

Любовь Дмитриевна будет бороться за то, чтобы брак приобрел теплые, земные черты сколько сможет, презирая условности, мораль, насмешливую язвительность Александры Андреевны и сухо поджатые губы старой девы - тетушки Марии, - а потом, разочаровавшись, с головою бросится в омут быстро проходящих влюбленностей, случайных и смешных романов с актерами и поэтами.. Ее можно понять…

В сущности, что она могла сделать, если даже петербургские «незнакомки» Блока на одну ночь, «дышащие шелками и туманами», упорно напоминали призрак Бад - Наугеймовской «певучей Лорелеи»: те же бездонные омуты синих глаз, страусовые перья на шляпе, шуршащие шелка и флер вуали?!

Это замечено не мной, а профессиональными исследователями стиля и словаря Блока. Постоянно в его поэзии, и ранней и поздней, будут встречаться эти эпитеты, определения: «синий, голубой, бездонный, туманный»…

В 1900 году еще до брака с Любовью Дмитриевной, между Блоком и Ксенией Садовской произошло последнее, решительное письменное объяснение, во время которого она яростно проклинала свою судьбу за то, что встретила Александра.

Садовская делает в этом письме робкую попытку из долин Южной Франции позвать Блока за собой еще раз в Бад - Наугейм, где она вновь принимает курс лечения, но бывший возлюбленный решительно противится властным призракам памяти. Садовская в письме в сердцах называет его «изломанным человеком».

Он парирует вяло и вежливо, называя некогда «дорогую Оксану» на «Вы» и « Ксенией Михайловной».

В Бад - Наугейм Блок приехал девять лет спустя, в 1909 году, вместе с женою, в самую тяжелую, смутную пору своей жизни, после всего пережитого - трагедий взаимных измен, прощений, разрывов и возвращений, после маленькой могилы на Волковом кладбище - сына Любови Дмитриевны от очередного « возлюбленного на час». И тут, в почти не изменившихся за девять лет местах, воспоминания вновь нахлынули на него с такою силой, что ему оставалось только облечь их в поэтическую форму, чтобы они не разорвали болью почти изношенное, растравленное сердце:

Все та же озерная гладь,

Все так же каплет соль с градирен.

Теперь, когда ты стар и мирен,

О чем волнуешься опять?

Иль первой страсти юный гений

Еще с душой не разлучен,

И ты навеки обручен,

Той давней, незабвенной тени?..

Так был написан цикл «Через двенадцать лет» - одна из драгоценностей любовной лирики Блока. Он снова, как наяву, услышал гортанные звуки голоса своей давней подруги, вспомнил вкус ее губ, торопливую нежность поцелуя..

Поэт посылает, что - то из строк матери, как было всегда, и скоро до него неожиданно доходит ложный слух о смерти Ксении Михайловны. Тонкая интрига почти удалась. Как еще могла бороться неукротимая ревность с вечностью любви? Только под крылом смерти, увы!

Постаревший Кай, получив известие, кривит губы в ледяной усмешке: «Однако, кто же умер? Умерла старуха. Что же осталось? Ничего. Земля ей пухом». Но наутро после неожиданной вести рождаются строки - финал, жемчужина цикла:

Жизнь давно сожжена и рассказана,

Только первая снится любовь,

Как бесценный ларец перевязана

Накрест лентою алой, как кровь.

И когда в тишине моей горницы

Под лампадой томлюсь от обид,

Синий призрак умершей любовницы

Над кадилом мечтаний сквозит.

Поистине, право говорить о первой любви имеет только Поэт. Он и сказал. Навсегда. Поседевшей, ревнивой, властной матери оставалось только подавлено молчать. Было ли в этом молчании - смирение, неизвестно. Навряд ли…

Если только перед мощью Таланта. Больше о госпоже Садовской упоминаний ни в семейных разговорах, не в переписке никогда не возникало.

А между тем, она жила рядом с Блоком, в Петербурге, ни разу с ним не столкнувшись, не в толпе, ни в театре, и ничего толком не зная о литературной славе былого поклонника! Вращалась она совсем в другой среде, а поэзией, после ожегшего его душу романа. - не интересовалась. Кроме того, из - за здоровья детей много времени проводила за границей, то во Франции, то в Италии, кочуя по курортам. Со стареющим мужем отношения не складывались, нарастала холодность, отчужденность.

В 1916 году тайный советник Владимир Садовский по состоянию здоровья вышел в отставку. Материальное положение семьи сильно пошатнулось. Взрослые дети разлетелись в разные стороны.

Похоронив мужа в 1919 году, во время разрухи и ужасов гражданской войны, Ксения Михайловна, еле живая от голода, дотащилась до Киева, где жила замужняя дочь, потом перебралась к сыну в Одессу. В пути - нищенствовала, собирала в поле колосья незрелой пшеницы, чтобы как - то утолить голод. В Одессу Ксения Михайловна приехала с явными признаками тяжелого неизлечимого, душевного заболевания, и почти сразу попала в лечебницу.

Молодой, внимательный доктор, пользовавший пациентку, большой поклонник поэзии Александра Блока, тотчас обратил внимание на то, что инициалы ее: « К. М. С.» - полностью совпадают с именем, воспетым легендарным Поэтом. Он стал осторожно расспрашивать.

Выяснилось, что старая, неизлечимо больная, раздавленная жизнью женщина, и вознесенная звоном рифм в поднебесье Поэзии красавица - одно и то же лицо.

О посвященных ей бессмертных стихах она услышала впервые. Когда ей прочли их, она неудержимо разрыдалась.

В 1925 году Ксения Михайловна Островская - Садовская умерла. На одесском кладбище прибавился сиротливо - грубый каменный крест.

Когда стали разбирать нищенские лохмотья умершей, остатки вещей, чтобы вернуть родным, то обнаружили на дне тощего узелка тонкую пачку писем, перевязанную алой лентой, от некоего влюбленного в даму четверть века назад гимназиста и студента. Это было все, что она захотела сохранить из отрезка Жизни, Судьбы, длинной в шестьдесят шесть лет…. Это было все, что ей стоило хранить.

* В подготовке данной статьи использованы материалы книг Е. Парнова «Эрос и Танатос», двухтомника В. Орлова «Александр Блок. Гамаюн. , а также - личного веб - архива автора.. Автор уведомляет читателей, что его точка зрения на изложенное в статье может совсем не совпадать с общепринятой!

Настроение сейчас - Хорошее... Болит голова. Работы много...