Оссиан Макферсона и Пушкин. Русский сказочник XIV века и «Стойло Пегаса» на Маковце. Почему Российская империя отнеслась так враждебно к поэме «Руслан и Людмила». Языческий и монотеистический образ мышления. «Я вам поведал неземное…». «На дистанции четвёрка первачей…». Характер Людмилы и учение Лао Цзы. В чём ошибка «надежды отечества»? Чему учит история отношений Финна и Наины? Должен ли Вадим пробуждать двенадцать спящих дев? Как победить Черномора? Что содержит волшебное кольцо, подаренное Руслану Финном?

Я вам поведал неземное.
Я всё сковал в воздушной мгле.
В ладье - топор. В мечте - герои.
Так я причаливал к земле.

Александр Блок, 1905

Основной текст поэмы «Руслан и Людмила» начинается и заканчивается строками «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Эта фраза взята из былины Джеймса Макферсона «Картон», стилизации песен древнего кельтского барда Оссиана. Хотя Макферсон утверждал, что его былины являются переводом оригинальных песен Оссиана, никаких подлинных древних рукописей сколько-нибудь близких к поэмам Оссиана до сих пор не найдено и сами поэмы теперь считаются мистификацией. Отсылая читателя к творчеству Макферсона, Пушкин намекал на некоторые особенности происхождения русских народных сказок.

Согласно традиционной историографической науке, в русском средневековье никаких гениальных бардов уровня кельтского Оссиана никогда не существовало. Изустное предание донесло до нашего времени удивительный мир русской сказки, которые считаются «народными», поскольку имя автора этих сказок молва не сообщает. До нашего времени случайно дошло высокохудожественное, богатое сказочными образами, произведение «Слово о полку Игореве», у которого современная историческая наука автора тоже найти не может. Пушкин прекрасно знал «Слово» и в конце жизни пытался написать к нему свой комментарий. В отличие от сказок, «Слово о полку Игореве» никак нельзя приписать «народу» - это авторское произведение конкретного человека и стиль изложения вполне определяет его психологический портрет. Существует также парадоксальная ситуация с Сергием Радонежским: с одной стороны, в страшном XIV веке он заслужил огромную всенародную славу у русичей, а с другой от него как будто бы не осталось ни одного слова и ни одного высказывания. В своей книге «Не сотвори кумира», я рассмотрел гипотезу о том, что, хотя бы одно письменное «Слово» от Сергия осталось и это - «Слово о полку Игореве». По моему предположению, это поэтическое произведение было создано специально для того, чтобы вдохновить великого князя Дмитрия Донского на войну с монголо-татарским игом, а на территории современной Троице-Сергиевой лавры в XIV веке располагалась поэтическая артель, своеобразное «Стойло Пегаса», где под предводительством русского Оссиана и были созданы русские народные сказки. Природа вокруг Маковецкого холма вполне к тому располагает и «Лукоморье» из «Руслана и Людмилы» это намёк на «Стойло Пегаса» XIV века. Я хорошо знаком с природой вокруг Сергиева Посада - там на даче у деда прошло всё моё детство.

Судя по характеру и стилю «Слова о полку Игореве», члены этой средневековой поэтической артели выступали за освобождение русского языка от византийских церковнославянских канонов, поэтому их творчество можно вполне назвать революционным. Безымянные поэты старались обогатить русский язык лексикой, сказками и эпосом других народов и прежде всего степных татар. Они использовали древние русские образы языческих богов, но в изобразительных, поэтических целях, точно так как это делал в своём творчестве Пушкин. Средневековые русские поэты не выступали против официозной религии, но понятно, что рассчитывать на особенно тёплый приём властей им не приходилось. Свободное творчество не требует следования уставам и запретам: ничто не запрещает и обсцентную лексику, и свободное использование христианских апокрифов, таких как «Хождение Богородицы по мукам», «Беседа трёх святителей» или «Голубиная книга». Это может очень нравится широким народным массам и в то же время вызывать ненависть у клира. Использование таких ярких отрицательных персонажей, как чёрт или огнедышащий дракон в светском искусстве вполне допустимо и совершенно исключается, если речь идёт о церкви или монастыре.

Примерами «полутеневого» неофициального творчества, выступающего против официоза и не старающегося потеснить религию, является творчество Владимира Высоцкого и Сергея Есенина. Религиозно-уставное творчество имеет целью поддержание «веры» среди прихожан и должно называться любоначалием с целью порабощения свободы мысли. Как только человек начинает подвергать что-то сомнению и мыслить независимо, он тут же превращается в идеологического врага: религия является тормозом свободного развития личности и всего общества в целом. Разрушение религиозных канонов, начавшееся повсеместно в Европе с начала XIV века, заслуженно называется «Эпохой Возрождения», поэтому «Слово о полку Игореве» и русские народные сказки нужно называть Эпохой Возрождения на Руси.

Поэма «Руслан и Людмила» почти полностью основана на русских народных сказках, а значит на творчестве поэтической артели Сергия Радонежского. Поэма не была запрещена, однако Пушкин предполагал и такой вариант: первые варианты поэмы распространялись только в списках. «Руслан и Людмила» создала мнение о Пушкине, как свободном поэте, не работающим ни на власть, ни на церковный истэблишмент. Православие, отнеслось к этой удивительной поэме враждебно, хотя для официального преследования у клира не было ни одного повода. Только полу-придворный поэт Жуковский смог повлиять на решение властей не ссылать Пушкина на Соловецкие острова. Поэт отделался высылкой на задворки империи, российскую Молдавию. Почему произведение, написанное в духе русской национальной культуры, было отвергнуто и вызвало озлобление?

Существует принципиальная разница между языческим мировоззрением и монотеизмом, между интернационализмом и национальной гордостью. Язычество или монотеизм может лежать в самой глубине психологического портрета какого-то народа. Этнос определяется эпосом. Эпос включает не требующие религиозных ритуалов сказки или национальных богов, которым полагается служить. Языческое сознание свободно принимает в свой пантеон новых богов. Характеристики и свойства богов одних народов могут свободно перетекать к другому народу, лишь незначительно изменив свою одежду. В физике такое свойство называется смачиваемостью. Одна жидкость свободно растворяется в другой без осадка. Самосвявзанность и стабильность языческих народов хрупка и целый народ может исчезнуть после завоевания его другим народом. В медицине есть понятие «группа крови». Одна группа крови может принять в себя любую другую без особых проблем, другая может принять в себя только кровь идентичную себе. Христианство позиционирует себя, как монотеизм, но в то же время является одним из примеров языческого мышления в греко-римском стиле, поэтому легко принимается языческими народами. Пушкин наглядно показал это в поэме «Гавриилиада». В то же время, русская народная мифология, напоминающая язычество, напротив является манифестом русской индивидуальности и легко принято языческим народом быть не может. Можно сказать, что «русские сказки» определяют русский народ, но кого конкретно определяют христианские сказки сказать нельзя. Христианские книги от начала и до конца включают себя историю евреев, но те, кто называет себя евреями не имеют никакого отношения к христианству. «Русское» православие заявилось из Восточной Римской империи. Согласно летописям, у князя Владимира был выбор что исповедовать, а значит Русь могла принять что-то другое. По отношению к русскому этносу, в отличие от русских народных сказок, византийское православие вторично, поскольку народного эпоса не отражает.

Христианская мифология включает в себя элементы арийского митраизма, иудаизма и древне-римских верований. Первоначальной аудиторией для распространения этой религии был греко-римский мир. Как иллюстрирует «Гавриилиада», христианская мифология поёт в тональности гомеровской Илиады. Мария подобно Елене не видит ничего зазорного в том, чтобы отдаться в один день трём разным лицам с ремаркой «Как это им не лень?», а положение «единого бога», орущего «люблю тебя, Мария» становится более чем комическим. Мария любит всех ближних, которые предложили свою любовь, а её муж совершенно спокойно относится к её разврату и всё прощает. В русских церквях поют и читают на иностранном, древнеболгарском языке, считающемся в православии «святым». В этих «священных» текстах все имена исключительно еврейского происхождения, а использование могучего и свободного «русского» на богослужениях не благословляется. «Православную культуру» с её древнеболгарским языком, византийскими иконами и еврейской мифологией никак нельзя назвать «русской культурой». Но, русские спокойно принимают и чужой язык, и чужую историю, и чужие имена: это приемлемо, если служит упрочению материального положения народа и защищает от внешних врагов. Что тут можно сказать о национальной гордости? Для русских любая идеология носит исключительно вспомогательный характер и по своей сути никого не интересует. Увлечение коммунизмом в XX веке показало, что если возникает другая идеология, которая служит своей функции лучше, то ничего не мешает её принять, поскольку религия частью национального характера не является.

Возникает парадоксальная ситуация - творчество, адресованное одному народу, включающее только его язык и его мифологию отвергается, поскольку не служит ни материальным целям, ни защите. Творчество артели Варфоломея в XIV века было национальным и служило поднятию национального самосознания в борьбе против монголо-татарского ига. Союз с Золотой Ордой был, с материальной точки зрения, выгоден московской власти и служил делу объединения всех раздробленных русских княжеств вокруг Москвы. Но, при этом унижалось достоинство русского народа, зависящего от ига степных татар.

«Слово о полку Игореве» поднимало национальное сознание русичей, чтобы вдохновить на войну против татар, независимо от конкретной материальной выгоды. Сергий Радонежский сыграл такую же роль на Руси, как и Моисей для евреев. Анализ русских народных сказок и «Слова о полку Игореве», показывает, что их авторы культивировали образы и сказания разных народов. Сергий стал «святым», после того, как его образ был трансформирован в бессловесного христианского кумира в стиле византийских чудовторцев: его творчество, за которое он получил всенародную любовь, оказалось несовместимым с «православной» культурой. Остаться народным любимцем он мог только превратившись в служку церковного истэблишмента. Поэма «Руслан и Людмила» начинается трогательным посвящением царице его души, а заканчивается:

Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.

У Александра Блока есть стихотворение объясняющее, почему отношение народа к рассказанной поэтом сказке, может полностью дискредитировать отношение автора к народу и рассеять его иллюзии по поводу использования сказок для каких-то творческих замыслов:

Скамья ладьи красна от крови
Моей растерзанной мечты,
Но в каждом доме, в каждом крове
Ищу отважной красоты.
! Я вижу: ваши девы слепы,
У юношей безогнен взор.
Назад! Во мглу! В глухие склепы!
Вам нужен бич, а не топор!

Русские народные сказки были обращены к одному народу. Еврейские народные сказки из которых родился трёхглавый дракон авраамических религий, тоже. Может ли такой путь привести к чему нибудь позитивному?

Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек -
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений…

Сказочный мир, в котором происходят события «Руслана и Людмилы» обладает языческим шармом. «Там чудеса, там леший бродит…» и проч., однако идеи, содержащиеся в поэме, имеют оттенок монотеизма. Высшую власть на Руси символизирует Царь или великий князь, самодержец мирской власти. В поэме это солнечный Владимир. Всё подчинено его власти и все выполняют его волю. Он выдаёт замуж дочь, он посылает витязей на её поиски, от его решения будет зависеть, кто станет ему зятем. Владимир Солнце, вполне в духе древнеегипетского бога Амона или древнегреческого Зевса, появляется за большим столом, за которым пирует «в кругу могучих сыновей». Он именно «пирует» (как на «Пирах» Баратынского), а не колдует или занимается государственным делами и продолжает пировать за своим столом во время всего действия сказки. Царь на Руси - это божественная должность, когда человек превращается в земного бога, как фараон в Древнем Египте. В терминах русской истории такое положение называется абсолютным самодержавием. Это суррогат монотеизма, где, как и у древних египтян, роль высшего бога выполняет человек. Правда, реальный царь на Руси должен строго следовать линии своего окружения, иначе он узнает, как, не смотря на свою «богопоставленность», на Руси царей давят . Чтобы здесь реально управлять государством иногда требуется перейти к тотальному террору - как делали Иван Грозный и Пётр I: но за Грозным стояли опричники, а за Петром I армия.

Реальный Владимир по жизни был достаточно жестоким человеком и совершенно не интересовался религией. Рассказывают что, захватив перешедший на сторону Киева Полоцк, Владимир перебил всю семью правителя города князя Рогволода, потом по совету своего дяди Добрыни сначала изнасиловал Рогнеду на глазах её родителей, а затем убил её отца и двух братьев. Княжну Рогнеду, просватанную прежде за Ярополка, он насильно взял в жёны. Вначале Владимир воздвиг в Киеве языческое капище, и только потом формально принял христианство. После всего этого, в православной мифологии он оказался святым и равноапостольным «крестителем Руси» даже несмотря на то, что до конца жизни оставался язычником. В русских былинах он стал прообразом собирательного былинного персонажа Владимира Красное Солнышко не имеющего к своему прототипу никакого отношения. Образ «святого равноапостольного» князя противоречит и былинному Владимиру Солнце и историческому Владимиру, но пушкинский персонаж адекватно отражает русско-народное понимание «единого руководителя государства».

В центре поэмы «Руслан и Людмила» противостояние четырёх богатырей за руку Людмилы, младшей дочери Владимира Солнце. Девушка была назначена в супруги Руслану, но после того, как два раза раздался «голос страшный», кто-то «взвился чернее мглы туманной» и унёс Людмилу неизвестно куда. Согласно «Повести временных лет» до формального крещения, Владимир проводил «испытание вер». Князь приглашал представителей разных религий, чтобы выбрать самую подходящую. От волжских булгар к нему пришли мусульмане, от Римского папы немцы, голосовавшие за католицизм а от хазар иудеи, но Владимиру больше всего понравилось христианство по греко-византийскому обряду. Земли, где жили русичи, располагались в непосредственной близости от могущественной в те времена Византийской империи и византийские миссионеры уже давно продвигали своё учение вглубь средне-русских территорий, поэтому не исключено, что официальное «принятие» греко-византийского христианства было простой формальностью. Религия мощного соседа делала Киев союзником Византии и служила дополнительной защитой для Киевской Руси.

«Борьба за Людмилу» ассоциируется с борьбой религий за первенство. С точки зрения языческого мировоззрения взаимное существование нескольких религий ничего страшного не представляет и это характерно для народов, которые «любят ближних». Но, трудно себе представить, что Людмила согласится быть женой сразу нескольких человек. У Владимира Высоцкого есть песня про «Четвёрку первачей». Они соревнуются в беге, и кто-то обязательно должен выиграть - судья не зафиксирует ничьей .

Понятие «любви к ближнему» в спортивном состязании отсутствует, как и у народов, которые не приемлют излишнего влияния другой религии на территории своих жизненных интересов. Мессианская идея, характерная для некоторых народов, рассказывает, что рано или поздно только одна единственная религия или учение сможет доказать свою истинность, победив все остальные в честной конкуренции. Единственность истины в принципе противоречит концепции любви и толерантности к чуждому, ближнему мировоззрению. Судья не зафиксирует ничьей. У Высоцкого, первый бегун хочет «проглотить лакомый кусок». В поэме «Руслан и Людмила» он соответствует Рогдаю, «надежде киевлян». В Борисе Годунове, Пушкин, называет Романовых «надеждой отечества». И, действительно, российский меч кесаря немного напоминает стратегию Рогдая.

Почему высоких мыслей не имел?-
Потому что в детстве мало каши ел,
Голодал он в этом детстве, не дерзал,-
Успевал переодеться — и в спортзал.

Второй бегун мечтает о «лавровом венке». У Пушкина ему соответствует Фарлаф, «крикун отменный в пирах никем не побежденный».

Номер два — далек от плотских тех утех,-
Он из сытых, он из этих, он из тех,-
Он надеется на славу, на успех -
И уж ноги задирает выше всех.

Третий бегун у Высоцкого убелён и умудрён, «ползёт на запасные пути» по причине того, что он «второй надёжный эшелон». Кажется, что большой возраст третьего бегуна у Высоцкого противоречит молодому хазарскому хану Ратмиру. Однако это не так. Оба «третьих» отражают одну и ту же идею. Кстати «хазарский хан» это фактически «царь иудейский», а «двенадцать спящих дев» созвучны «двенадцати коленам Израиля». Старуху Изра$’$иль молодой никак назвать нельзя. Если богатырь «как мальчишка, как шпана» отвлечётся на позицию «царя иудейского« и «пробуждение двенадцати спящих дев», то Людмилы ему не видать, как своих ушей. Если спроецировать богатырей из «Руслана и Людмилы» на мировые религии, то Рогдай будет символизировать ислам, Фарлаф - христианство, а Ратмир - иудаизм. Руслан символизирует творчество Пушкина.

Согласно Лао Цзы, даже самое крепкое дерево сломать проще, чем побеги бамбука или ивы. Жесткое ломается, мягкое меняет форму и только бамбук или ива могут изгибаться под внешним давлением, не ломаясь и не меняя своей формы. Стратегия Рогдая, полагающего, что он способен физически устранить соперника на пути к Людмиле, очевидно неверна. Ратмир, увлёкшийся частной задачей, выплёскивает с водой и ребёнка. Можно завладеть девушкой обманом, но каким бы красивым обман не был, нельзя построить счастья, на лжи и преступлении.

В былинах Макферсона Финн назван отцом Оссиана. Финн у Пушкина постоянно называет Руслана своим сыном, а тот называет его своим отцом. С именем Финна связана известная Фингалова пещера, получившая своё нынешнее называние по одноимённой увертюре Мендельсона, навеянной услышанными в пещере мелодическими созвучиями. Финн или Фингал буквально означает «белый странник». Мендельсон создал известный свадебный марш, исполняющийся во всех дворцах бракосочетания при заключении брачного договора. Этот марш был написан для пьесы «Сон в летнюю ночь», в которой тоже есть параллели с сюжетом «Руслана и Людмилы». Руслан встречает Финна в пещере и тот рассказывает ему историю своей любви к Наине. Еврейское имя Наина на иврите означающее «невинная», созвучно немецкому слову «нет», «Nein». История отношений Финна и Наины имеет параллели в мировой мифологии, но с точностью до наоборот. В поэме «Руслан и Людмила», Наина вначале отвергает Финна, как пастуха, потом как героя и, наконец, став старухой, принимает его колдуном; но, теперь Финн отвергает Наину.

Библейские предания сообщают, что евреи родом из вавилонского междуречья: Авраам происходил из халдейского Ура. Один из центральных шумерских мифов повествует о любви богини Инанны к пастуху, Думузи. Имя Инанна немного созвучно имени Наина. Прекрасная Инанна, Царица Небес, дочь светлого бога луны Нанны живёт в чертоге на краю неба, но иногда спускается на землю. Инанна вначале любит божественного земледельца Энкимду, но благодаря своей страстной речи, Думузи добивается любви Инанны, и та выходит за него замуж. Шумерская богиня предпочитает богатому и знатному земледельцу пастуха со страстной речью, чувства материальному миру.

Следующее место жительства, по библейским сказаниям, у евреев было в Древнем Египте. Герой Эхнатон, а позже его последователь Моисей были отвергнуты египтянами и тепло приняты евреями. Моисей заслужил любовь народа мадианитов и хабиру, когда был пастухом. Позже, он сделался любимым народным героем у евреев, признавших Моисея своим патриархом и основателем. В Иудее начала нашей эры, евреи отвергли Иисуса - чудотворца, а египтяне и греко-римские народы, ставшие сказочниками, приняли колдуна своим кумиром. Теперь, христианство преследует бога, как старая Наина преследует Финна, а евреи сегодня самый атеистический народ в мире. Финн пророчит Руслану, что тот обязательно добьётся успеха и победит злого Черномора и Наину. Если Наина символизирует «Чудо», то Черномор должен символизировать «Хлеба», «власть материальных ценностей» или «власть денег». Оказавшись во дворце Черномора, Людмила видит резкий контраст между тем, что находится внутри дворца и тем, что снаружи. Внутри это сказочный замок:

Среди подушек пуховых,
Под гордой сенью балдахина;
Завесы, пышная перина
В кистях, в узорах дорогих;
Повсюду ткани парчевые;
Играют яхонты, как жар;
Кругом курильницы златые
Подъемлют ароматный пар;

Снаружи от этого рая, безжизненная пустыня:

В пространстве пасмурной дали.
Всё мертво. Снежные равнины
Коврами яркими легли;
Стоят угрюмых гор вершины
В однообразной белизне
И дремлют в вечной тишине;
Кругом не видно дымной кровли,
Не видно путника в снегах,
И звонкий рог веселой ловли
В пустынных не трубит горах;

Рай Черномора, Пушкин сравнивает с садами Армиды, волшебницы из торкватовых октав «Освобождённого Иерусалима». Армида завлекает туда рыцаря Танкреда, чтобы отвлечь его от его цели освобождения «гроба господня». Сады Соломона Пушкин сравнивает с «садами князя Таврии», то есть «потёмкинскими деревнями». Похожая ситуация возникает в сказке Андерсена «Снежная королева». Герда в поисках Кая попадает в волшебный сад вечного счастья «Женщины, умеющей колдовать». Сам Кай при этом оказывается пленником Снежной Королевы в царстве вечного холода. Богатство и материальные ценности часто приводят к духовной нищете. Известная новозаветная фраза говорит, что «богатому так же трудно войти в царство божие, как и верблюду пролезть в игольное ушко». В замке Черномора, Людмила ведёт себя вполне в традициях пути Дао. Вначале она хочет «в волнах утонуть», однако в воды не прыгает. Потом решает умереть с голода, но и тут проявляет гибкость. Какой толк умирать, кому и что она при этом докажет?

«Мне не страшна злодея власть:
Людмила умереть умеет!
Не нужно мне твоих шатров,
Ни скучных песен, ни пиров -
Не стану есть, не буду слушать,
Умру среди твоих садов!»
Подумала - и стала кушать.

Главной слабостью и в то же время источником колдовской силы Черномора является длинная борода. В состоянии стабильности, когда слуги её бережно несут на руках всё нормально. Но, когда происходит возмущение, стройность системы рушится и Черномор в своей собственной бороде может запутаться. Так, власть капитала может сильно пострадать от возмущений на бирже. Людмиле для этого достаточно громко закричать:

Княжна с постели соскочила,
Седого карла за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Трепеща, скорчился бедняк,
Княжны испуганной бледнее;
Зажавши уши поскорее,
Хотел бежать, но в бороде
Запутался, упал и бьется;

Для победы над Черномором, Руслану нужно достать меч-кладенец у Головы. Живая Голова - родной брат Черномора, а родным братом у «Хлебов» являются законы материального мира. Илья Муромец получает свою силу от Святогора, символизирующего в русских сказках глубинные природные силы. История с Ратмиром это комментарий или пародия на поэму Жуковского «Двенадцать спящих дев», к темам которой Пушкин возвращался на протяжении всего своего творчества:

Поэзии чудесный гений,
Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая верный житель
И музы ветреной моей
Наперсник, пестун и хранитель!
Прости мне, северный Орфей,
Что в повести моей забавной
Теперь вослед тебе лечу
И лиру музы своенравной
Во лжи прелестной обличу.

Хазарский, то есть иудейский царь Ратмир находит жилище «прекрасных дев» которые в конце концов завлекают его к себе. Ратмир забывает о Людмиле. Оставшись у этих дев, в тайных лобзаниях, Ратмир прекращает свою борьбу за Людмилу и «девственная лира умолкает под его рукой». Пушкин так комментирует выбор Ратмира:

Но есть волшебники другие,
Которых ненавижу я:
Улыбка, очи голубые
И голос милый - о друзья!
Не верьте им: они лукавы!
Страшитесь, подражая мне,
Их упоительной отравы,
И почивайте в тишине.

В стихотворении Пушкина «Талисман», восточная красавица так объясняет свойство своего подарка:

Но когда коварны очи
Очаруют вдруг тебя,
Иль уста во мраке ночи
Поцелуют не любя -
Милый друг! от преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!

Руслан достигает Черномора и, держась за его бороду, летает по всему миру. После того, как Черномор устаёт, Руслан отрезает у него бороду, лишив тем самым волшебной силы. Можно только гадать, что это может означать в терминах финансового капитала и финансовой олигархии. Бороду он подвязывает к своему шлему. Руслан освобождает Людмилу, но девушка спит, и разбудить её может только волшебное кольцо Финна. Поездка со спящей девушкой перекликается с балладой Жуковского «Людмила». Но, в балладе Жуковского, девушка не спит, а скачет с мёртвым женихом, а у Пушкина живой жених везёт спящую девушку. Когда девушка проснётся, то увидит живого жениха, как это описано Жуковским в поэме «Светлана».

Что же твой, Светлана, сон,
Прорицатель муки?
Друг с тобой; все тот же он
В опыте разлуки;
Та ж любовь в его очах,
Те ж приятны взоры;
То ж на сладостных устах
Милы разговоры.

Людмилу привозит к Владимиру Фарлаф. Это имя имеет греко-византийское происхождение и значит «радостный свет». Существует аллюзия на английское «for love»: для любви. Характеристика «радостный свет для любви» может быть хорошей характеристикой христианства, как оно само себя позиционирует. Фарлаф убивает Руслана при помощи Наины, символизирующей «чудо религии». Превращение живого человека в мифологического монстра для создания шизофренического псевдоучения вполне может быть названо убийством во имя великих целей. Это тема «Моцарта и Сальери», развиваемая Достоевским в книге «Преступление и наказание». Руслана с помощью мёртвой и живой воды воскрешает Финн, который возможно приходится ему отцом. У Пушкина отец не убивает сына а, наоборот, воскрешает его и теперь Руслан направляется во дворец, чтобы стать «спасителем» для Людмилы. Руслан пробуждает девушку, а не загоняет в гроб, как в поэме «Людмила». На его шлеме подвязана борода Черномора, в руках меч-кладенец от живой головы. Финн говорит Руслану, что свидится с ним не прежде чем за дверью гроба, то есть благословляет Руслана на всё и не будет ему ни в чём мешать.

Окончание сказки «Руслан и Людмила» повторяет окончание поэмы «Елисей или раздражённый Вакх». Руслан попадает на битву, где защищает страну от врагов, потом будит Людмилу с помощью волшебного кольца и всё заканчивается как хэппи энд. Все счастливы. Ратмир тихо живёт со своей рыбачкой у самого синего моря с разбитым корытом. Рогдай развлекается с русалками. Фарлаф и Черномор служат при дворе Солнечного Владимира, а принц Руслан со своей Людмилой торжествуют победу. Друзей Людмилы и Руслана Пушкин приглашает следовать за ним дальше - по страницам романа «Евгений Онегин».

Поэма - крупное стихотворное произведение с повествовательным или лирическим сюжетом. Известно много жанровых разновидностей поэм: героическая, дидактическая, сатирическая, историческая, лирико-драматическая и др.

Существует много различных мнений критиков насчет жанровой принадлежности «Руслана и Людмилы». Критик Е. А. Маймин писал, что «по своему жанру «Руслан и Людмила» - шуточная и ироническая поэма-сказка». «В литературе о Пушкине, - считает Б. Бурсов, - достаточно выяснен вопрос о том, что в «Руслане и Людмиле», по своему жанру близкой одновременно и сказке, и исторической поэме, явно преобладает исторический интерес над сказочным…».

На мой взгляд, «Руслан и Людмила» - оригинальное произведение, в котором черты волшебной сказки пересекаются с реальными историческими событиями. Сюжет поэмы - сказочный, в нем все дышит молодостью и здоровьем, печальное - не печально, а страшное - не страшно, потому что печаль легко превращается в радость, а страшное становится смешным.

Похищение невесты, ее поиски, мотив соперничества, пребывание героини в заколдованном царстве, совершение подвигов для ее спасения, счастливый конец - все это похоже на сказку. Но по ходу повествования, внутри сюжета, происходит постоянное столкновение сказочного и самого обыденного, фантастического и бытового. Колдунья оказывается не только злой, но и жалкой старухой, свирепый чародей Черномор - немощным стариком. Торжество правды над коварством, злобой и насилием - вот содержание поэмы. «Руслан и Людмила» - только сказка, с обычным в сказках резким противопоставлением добрых и злых персонажей и со счастливой развязкой.

Картины боевые чередуются с мирными, веселые и смешные с мрачными и страшными. Сочетание их приобретает иногда резко контрастный характер. В поэмах Пушкина действует тот же закон контрастов, что и в его лирике. Вот нежная, трепетная сцена брачной ночи. Стих льется плавно и певуче:

Вы слышите ль влюбленный шепот,

И поцелуев сладкий звук,

И прерывающийся ропот

Последней робости?..

(Песнь первая)

И вдруг резкий переход к страшному и таинственному. Внезапность события подчеркивается переносами и темпом стиха; идут быстрые, обрывистые фразы:

… Супруг

Восторги чувствует заране;

вот они настали…

Гром грянул, свет блеснул в тумане,

Лампада гаснет, дым бежит,

Кругом все смерклось, все дрожит,

И замерла душа в Руслане…

Все смолкло. В грозной тишине

И кто-то в дымной глубине

Взвился чернее мглы туманной…

В то время доблестный Фарлаф,

Все утро сладко продремав,

Укрывшись от лучей полдневных,

У ручейка, наедине,

Для подкрепленья сил душевных,

Обедал в мирной тишине.

Как вдруг он видит: кто-то в поле,

Как буря, мчится на коне;

И, времени не тратя боле,

Фарлаф, покинув свой обед,

Копье, кольчугу, шлем, перчатки,

Вскочил в седло и без оглядки

Летит - а тот за ним вослед.

(Песнь вторая)

К чертам исторической поэмы относятся имена, которые восходят к «Истории государства Российского» Карамзина (Рогдай, Фарлаф), и описание реальных исторических событий. В шестой песне поэма наиболее приближается к историческому повествованию: осада Киева печенегами уже представляет собой художественное преображение научного источника. Тон поэмы в шестой песне заметно меняется. Фантастику сменяет история. Сады Черномора заслонены подлинной картиной стольного города перед приступом неприятеля:

…Киевляне

Толпятся на стене градской

И видят: в утреннем тумане

Шатры белеют за рекой,

Щиты, как зарево блистают;

В полях наездники мелькают,

Вдали подъемля черный прах;

Идут походные телеги,

Костры пылают на холмах.

Беда: восстали печенеги!

Это уже достоверное и точное описание войны X века с ее вооружением, тактикой и даже средствами сообщения. Это уже начало исторического реализма. Со сказкой и историей тесно соседствует ирония. Автор не стесняется подшучивать над своей героиней даже в самые трагические для нее минуты. Она плачет, однако «не сводит взора» с зеркала; решила утопиться - и не утопилась; говорит, что не станет есть, - а затем «подумала - и стала кушать». Шутки нисколько не нарушают лирического образа героини - напротив, они придают ему «милый» характер.

Рогдай в поэме говорит Фарлафу: «Презренный, дай себя догнать! Дай голову с тебя сорвать!»

Сцена борьбы Людмилы с Черномором изображается так:

Уж он приблизился: тогда,

Княжна с постели соскочила,

Седого карлу за колпак

Рукою быстрой ухватила,

Дрожащий занесла кулак

И в страхе завизжала так,

Что всех арапов оглушила.

«Поэма не только иронична в своей основе, - писал Слонимский, - но в ней заметен сильный элемент пародийности. Одно, впрочем, связано с другим. Людмила, например, одновременно и сказочная героиня, и современная, живая, во плоти и крови, девушка-женщина. Она и героиня, и прелестная, остроумная пародия на героиню. То же в большей или меньшей степени - и с другими героями. Пушкин весело смеется над своими героями, над читателем, над самим собой…». Ирония автора распространяется даже на замысел поэмы, иронически и шутливо он обыгрывает сам сюжет поэмы:

Я каждый день, восстав от сна,

Благодарю сердечно бога

За то, что в наши времена

Волшебников не так уж много.

К тому же - честь и слава им!

Женитьбы наши безопасны…

Их замыслы не так ужасны

Мужьям, девицам молодым.

(Песнь четвертая)

Также в «Руслане и Людмиле» присутствуют черты романтической поэмы: необычный герой - витязь, у которого нет прошлого, необычное место - действие происходит то в историческом событии, то в сказке. «Это была поэма «лиро-эпическая», или, другими словами, романтическая, потому что внесение в эпос лирического элемента само по себе, - писал А. Слонимский, - было уже фактом романтического значения. Но пушкинский романтизм был особого свойства. Это был не абстрактный романтизм Жуковского, уводивший в надзвездные сферы, а романтизм молодости, здоровья и силы, романтизм, в котором были уже реалистические задатки. Даже уносясь на «крыльях вымысла», Пушкин не забывал о земле. Действительность постоянно напоминала о себе, прорываясь сквозь фантастическую ткань рассказа в виде лирических и автобиографических отступлений и авторских оценок лиц и событий… В «Руслане» не было еще - и в этом прав Белинский -полного романтизма, проникающего всю ткань произведения, это был только шаг к романтизму. Но там, где авторская лирика вступала в свои права, появлялись островками свежие, вновь найденные романтические картины, звучала легкая музыка романтизма. Фантастическое проводится через живое восприятие - через зрительные, звуковые и моторные ощущения - и тем самым становится почти что реальностью…».

В поэме А. С. Пушкиным широко используется возможность внефабульных авторских отступлений. Таким отступлением, например, открывается третья песня поэмы «Руслан и Людмила»:

Напрасно вы в тени таились

Для мирных, счастливых друзей,

Стихи мои! Вы не сокрылись

От гневных зависти очей.

Уж бледный критик, ей в услугу,

Вопрос мне сделал роковой:

Зачем Русланову подругу,

Как бы на смех ее супругу,

Зову и девой и княжной?

Ты видишь, добрый мой читатель,

Тут злобы черную печать!

Скажи, Зоил, скажи, предатель,

Ну как и что мне отвечать?

Лирическая основа «Руслана и Людмилы» - это праздничное чувство жизни, полнота ощущений, игра молодых сил. Позиция автора шаловливо определяется в посвящении:

Для вас, души моей царицы,

Красавицы, для вас одних

Времен минувших небылицы,

В часы досугов золотых,

Под шепот старины болтливой,

Рукою верной я писал;

Примите ж вы мой труд игривый!

Автор играет сказочными образами, как будто не принимая их всерьез. Воображение его скользит по героям, которые обрисовываются легкими контурами. Молодецкая похвальба: «Я еду, еду, не свищу, а как наеду, не спущу!», весь этот молодецкий тон в сцене с Головой - плохо вяжутся с настроениями Руслана, потерявшего супругу и только что размышлявшего о «траве забвения», «вечной темноте времен» и тому подобных романтических тонкостях. Объясняется все это очень просто: герои еще не получили совершенно самостоятельного существования, не обособились от авторской лирики. Они составляют предмет лирической игры, и пружины их действий находятся пока еще в руках автора. С этой точки зрения, вполне понятно, что древнему витязю приписываются пылкие романтические чувства:

Но, страстью пылкой утомленный,

Не ест, не пьет Руслан влюбленный,

На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит

И, щипля ус от нетерпенья,

Считает каждые мгновенья…

(Песнь первая)

Руслан не древний витязь и не былинный богатырь, а романтический герой, совершающий подвиги для спасения возлюбленной. Подобная модернизация героев давала удобный повод для лирических вторжений автора. Он ставит себя, например, в положение Руслана, лишившегося своей возлюбленной в самый разгар «восторгов»:

И вдруг минутную супругу

Навек утратить… О друзья,

Конечно, лучше б умер я!..

(Песнь первая)

Авторские отступления - то лирические, то иронические, контрастирующие с нею, - придают рассказу личный тон. Автор все время подчеркивает свою роль рассказчика. Он играет с читателем и дразнит его любопытство, прерывая повествование на самом интересном месте - как, например, во второй песне, в момент, когда Рогдай настигает Руслана:

Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;

Он узнает сей буйный глас…

Друзья мои! а наша дева?

Оставим витязей на час…

И в конце песни, после рассказа о Людмиле:

Но что-то добрый витязь наш?

Вы помните ль нежданну встречу?..

Важно отметить произведенную Пушкиным реформу стиха. Он закрепил за поэмой лирический четырехстопный ямб. Пушкин придал ему свободное лирическое движение, не стесненное правильным чередованием рифм. Он употребляет в «Руслане и Людмиле» тройные и четверные рифмы:

Трепеща, хладною рукой

Он воплощает мрак немой…

О, горе: нет подруги милой

Хватает воздух он пустой;

Людмилы нет во тьме густой,

Похищена безвестной силой.

(Песнь первая)

Одна гуляет по садам,

О друге мыслит и вздыхает,

Иль, волю дав своим мечтам,

К родимым киевским местам

В забвеньи сердца улетает;

Отца и братьев обнимает…

(Песнь четвертая)

Этот четырехстопный ямб и давал возможность свободного передвижения интонаций - от шутки и иронии к мягкому, певучему лиризму и героическому пафосу, от литературной полемики к картинам волшебной старины.

«Руслан» писался три года, и естественно, что каждая песня была шагом вперед, имела собственный характер. Поэт рос вместе со своим произведением. Он начинал поэму в духе «веселых снов» и «сердечных вдохновений» юношеской своей лирики, но к концу в ней зазвучали иные, более серьезные ноты. В эпоху создания поэмы чрезвычайно расширился круг исторических представлений Пушкина.

«Эпос окончательно торжествует над иронией и субъективной лирикой, - считал А. Слонимский, - история над сказкой. В связи с этим меняется стиль и манера повествования. Стих крепнет, становится более строгим и мужественным. Лица и события изображаются конкретнее. В первых песнях было много условного, традиционного. Что характерного, например, для поведения Людмилы во второй песне?

Она подходит - и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь…

Это традиционный жест отчаяния вообще, не имеющий индивидуальных признаков. Меланхолические размышления Руслана на поле битвы (в третьей песне) напоминают сентиментально-медитативную элегию карамзинского типа». Речь Руслана спускается иногда до простой разговорной речи, но такая речь в устах древнего витязя становится мало достоверной, слишком утонченной:

Не спится что-то, мой отец!

Что делать: болен я душою.

И сон не в сон, как тошно жить.

Позволь мне сердце освежить

Твоей беседою святою…

(Песнь первая)

Эти «что-то», «болен я душою», «тошно» звучат слишком изнеженно. В шестой песне «Руслана и Людмилы» нет подобных промахов. Здесь чувствуются уже реалистические тенденции. Жесты и поведение действующих лиц более характерны для данного лица и данной ситуации. Волнение старого князя при виде спящей Людмилы выражается иначе, чем волнение Руслана. Видно и то, что это старик, и то, что он испуган и не знает, что делать:

В лице печальном изменись,

Встает со стула старый князь,

Спешит тяжелыми шагами…

И старец беспокойный взгляд

Вперил на витязя в молчаньи…

Другого рода поведение Руслана: у него волшебное кольцо, и он действует быстро и энергично, даже не обращая внимания на Фарлафа, бросившегося к его ногам:

Но, помня тайный дар кольца,

Руслан летит к Людмиле спящей,

Ее спокойного лица

Касается рукой, дрожащей…

Только эта «дрожащая рука» и выдает волнение Руслана. Вот как отзывался А. Слонимский о шестой песне: «Действующие лица не слиты здесь в одну кучу, а обособлены друг от друга: у каждого своя позиция. Сцена выиграла в отношении краткости и стала психологически и мимически глубже обоснованной». Начало первой песни - сжатое, колоритное - обещало как будто поэму историческую:

Не скоро ели предки наши,

Не скоро двигались кругом

Ковши, серебряные чаши

С кипящим пивом и вином.

Они веселье в сердце лили,

Шипела пена по краям,

Их важно чашники носили

И низко кланялись гостям.

Все дышало здесь степенной стариной: медленное круговое движение сосудов («не скоро…»), важная осанка чашников, низкие их поклоны. Белинский предполагал даже, что первые семнадцать стихов были поводом для «присочинения» к ним всей поэмы. Далее начиналась сказка, где отсутствовали реальные исторические события, и действие происходило вне времени и пространства. В шестой песне мы снова возвращаемся на землю. Руслан становится здесь реальнее и психологичнее.

«В творческой эволюции Пушкина значение последней песни «Руслана и Людмилы» огромно. Здесь впервые у него выступает народ как действующая сила истории. Он показан в своих тревогах, надеждах, борьбе и победе. В поэму вступает великая тема всенародной борьбы и славы, - писал Гроссман. - На последнем этапе своих баснословных странствий герой становится освободителем Родины. Весь израненный в бою, он держит в деснице победный меч, избавивший великое княжество от порабощения. Волшебная сказка приобретает историческую перспективу. «Преданья старины глубокой» перекликаются с современностью: сквозь яркую картину изгнания печенегов звучит тема избавления России от иноземного нашествия в 1812 году». Заключительный фрагмент в определенной мере расходится по стилю с духом поэмы, которую призван завершить. Сохраняя традицию волшебно-рыцарского романа, А. С. Пушкин к концу поэмы по-новому сочетает фантастические элементы старославянской сказки с драматическими фактами древнерусской истории, свободно смешивая жанры. Он создал произведение, которое до настоящего времени вызывает неподдельный интерес у многих поколений читателей.

«Руслан и Людмила» - определенный рубеж в русской поэзии начала века, введение в новый период русской литературы, ознаменованный торжеством романтизма.

Эта поэма оказалась произведением, в котором с наибольшей полнотой выразился дух юного Пушкина (выражение Н.Скатова). Скатов Н.Н. «Русский гений». - М., 1987.- с.94. «Руслан и Людмила» - самое большое поэтическое произведение А.С.Пушкина, не считая «Евгения Онегина», произведение, над которым поэт работал так долго (с 1817 по 1820 гг.), как ни над каким другим, за исключением «Онегина».

Следует отметить, что своей поэмой А.С.Пушкин вступал в творческое соревнование с Жуковским как автором волшебно-романтической поэмы «Двенадцать спящих дев», написанной в мистическом духе (Пушкин пародирует ее в IV песне своей поэмы).

Сам замысел пушкинской поэмы не был случаен. Он соответствовал закономерности общественного и литературного развития того времени. Под влиянием исторических событий начала века (в особенности войны 1812 года) среди крупнейших представителей новых течений в литературе возникает потребность в противовес героическим поэмам классицизма создать на материале фольклора и национальной древности поэму романтическую. Попытки создать такую поэму предпринимают и Батюшков и Жуковский и терпят неудачу. Создание отечественной поэмы нового типа смог осуществить только молодой, двадцатилетний Пушкин.

Истоки поэмы

В поэме «Руслан и Людмила» содержится немало традиционного. Сам Пушкин вспоминал в связи с ней Вольтера, как автора «Орлеанской девственницы». Хорошо были известны Пушкину и опыты русской, сказочно-богатырской поэмы последней трети XVIII - начала XIX в. В лицее он зачитывался «Елисеем» В.Майкова, восхищался «Душенькой» Богдановича. Знаком он был и с попытками литературных обработок устного народного творчества («Русские сказки» Левшина). Следы всего этого можно обнаружить в «Руслане и Людмиле», однако в целом поэма Пушкина является произведением новаторским.

Пушкин использует в своей поэме еще с детства (со слов няни) запомнившиеся сказочные эпизоды, образы и мотивы. И все это поэт смешивает с прочитанным, с литературными реминисценциями.

Так, в намеренно заимствованном из «Двенадцати спящих дев» Жуковского эпизоде «Руслана и Людмилы» (пребывание Ратмира в замке дев) Пушкин вступает в единоборство с «певцом таинственных видений», пародийно переключая «небесное» в «земное», мистику в эротику. Сказочно-фантастическая романтика пушкинской поэмы противоположна средневековой романтике Жуковского. Поэма жизнерадостна, оптимистична. Она полностью соответствует духу русских народных сказок с их победой добра над злом.

Кроме того, Пушкин в поэме использует и другие источники. Так, Н.К.Телетова говорит о трех слоях допушкинских преданий, использованных поэтом в «Руслане и Людмиле». Это:

1) нордические мифы;

2) русская былина;

3) волшебно-фантастическая сказка XVIII - н. XIX в. Телетова Н.К. Архаические истоки поэмы А.С.Пушкина «Руслан и Людмила» // Русская литература. - 1999. - № 2. - с.15.

Нордический эпос находит свое выражение в сюжете о карлике и великане, рассказанном Головой Руслану. Нужно отметить, что в фантастических русских сказках и великан, и карлик живут тоже, но порознь, разъединенные временем, пространством и сюжетом. Пушкин же их соединяет.

Былинные элементы также находят своеобразное воплощение в поэме. Так, оборотничество нечистой силы поэт в «Руслане и Людмиле» использует так же, но это свойство отдается Наине. А летучесть змея достается карлику. Былинный змей как бы провоцирует сказочный сюжет, но Пушкин от этого уходит, давая Черномору человеческое обличье, хотя и карличье, и долгобородое, и волшебное.

Кроме того, каркас поэмы о Руслане - утрата жены, поиск, новое ее завоевание и устранение колдуна - был обнаружен Пушкиным у М.И.Попова («Славянские древности»). Также мотивы и других авторов были использованы и переработаны Пушкиным: повествование М.Д.Чулкова «Пересмешник, или Славянские сказки». Однако, нужно отметить, что сами древние сюжеты обретают новый смысл в предромантической поэме Пушкина.

Равным образом в поэму вплетено несколько ярких зарисовок древнерусской жизни и древнерусского быта, материал для которых поэт заимствовал из «Истории государства Российского» Карамзина. Благой Д. От Кантемира до наших дней. - М., 1973. - т.II. - с.92. Так, действие поэмы начинается в древнем Киеве, в «гриднице высокой» князя Владимира. В первой песне Киев дан в дни ликования по случаю свадьбы Людмилы с Русланом. Затем радость сменяется печалью, вызванной похищением героини. В последней песне Киев сначала в глубокой печали - Людмилы нет, а когда Фарлаф привозит ее, она погружена в непробудный сон. К этому присоединяется новая тревога - набег печенегов. Но затем печаль сменяется радостью: Руслан побеждает печенегов и пробуждает Людмилу из ее дивного сна. Кончается же поэма тем, чем она началась - пиром у князя Владимира. Так Пушкин еще в этом своем юношеском произведении выказывает большое композиционное мастерство. («кольцевая» композиция). Томашевский Б.В. Пушкин. Лицей, Петербург. - М., 1990.- т.I.- с.43.

Важно отметить, что «реалистичность» изображения героев, романтический «историзм» поэмы, ее «народность» относительны. Однако для русской литературы того времени даже и это являлось выдающимся художественным открытием. Пушкин впервые в своей поэме показал не тени, а людей. Так, из мира теней баллад Жуковского читатель попадает в мир, населенный людьми, наделенными земными желаниями и страстями. Вместо таинственного балладного мира Жуковского перед нами предстает, хотя и условно сказочный, но полный движения мир, разнообразный, как сама жизнь. С этим связано жанровое новаторство пушкинской поэмы.

Поэт значительно продвинулся по пути освобождения от рационалистических жанровых схем, соединяя в одном произведении героическое и обыденное, возвышенное и шутливое, драматическое и смешное, пародийное. Этим поэма поставила в тупик большинство современных ей критиков, которые не могли соотнести ее ни с одним из ранее существовавших видов, хотя и находили в ней отдельные элементы из всех. Так, А.Ф.Вайков, А.Перовский причислили поэму к романтическому роду, в то время как В.Г.Белинский не нашел в ней признака романтизма. «Романтической эпопеей» назвал «Руслана и Людмилу» А.Н.Соколов, а Н.В.Фридман посчитал ее вершиной русского предромантизма. История романтизма в русской литературе. - М.- Лен-д, 1979.- т.I.-с.185.

Таким образом, проблема романтического направления и метода применительно к поэме Пушкина была поставлена уже первыми ее критиками и обсуждается и в наши дни.

В 1817 г. Пушкин начал самую большую свою поэму - «Руслан и Людмила» - и писал ее целых три года. Это были годы подъема революционных настроений среди дворянской молодежи, когда создавались тайные кружки и общества, подготовившие декабрьское восстание 1825 г. Пушкин, не будучи членом Тайного общества, был одним из крупнейших деятелей этого движения. Он единственный в эти годы (до ссылки на юг) писал революционные стихи, которые тотчас в рукописных копиях расходились по всей стране. Но и в легальной, печатной литературе Пушкину пришлось вести борьбу с реакционными идеями. Поэма «Руслан и Людмила» вышла в свет в начале августа 1820 года. Это было первое крупное произведение Пушкина. Вместе с темпушкинскаяпоэма явилась разрешением назревшего в литературе вопроса о новой поэме, и по своему содержанию и по форме противоположной старой классической поэме. «Русланом и Людмилой» был определен, в основных чертах, тот новый тип поэмы, который господствовал потом на протяжении двух-трех десятков лет. Новым был стих «Руслана и Людмилы» - четырехстопный рифмованный ямб, которому Пушкин придал свободное лирическое движение, не стесненное строфическим делением и правильным чередованием рифм. До «Руслана» четырехстопный ямб применялся только в лирических жанрах, в балладах и т. д. «Русланом и Людмилой» обозначена также заметная веха в истории развития русского литературного языка. Хотя в языке этой поэмы имеются признаки поэтического языка и Батюшкова и Жуковского, однако в нем отчетливо обнаруживается стремление к сближению живой народной речи и литературного языка. Имеются в поэме отчасти и славянизмы вроде «глас», «млад» и т. д. Пушкин увеличивал этим гибкость языкового материала. Но он допускал славянизмы как стилистический элемент, оттенявший серьезность и трагизм. Что касается «просторечия», то к нему Пушкин обнаружил наибольшее тяготение. Не только целые эпизоды поэмы написаны сплошь живым, разговорным языком (например, Людмила у зеркала с шапкой-невидимкой), но элементами разговорной речи пересыпаны разные виды фразеологии, причем местами выражения доведены до предельной степени простого, «бытового» говора. Так разрушалась Пушкиным карамзинская система салонного языка. Пушкин свой сказочно-былинный сюжет стремится вдвинуть в определенные исторические рамки. В шестой песне «Руслана и Людмилы» исправлен обычный былинный анахронизм; здесь изображается осада Киева печенегами, а не татарами, как в былинах. В литературном отношении эта поэма была смелой оппозицией и «классикам» и Жуковскому. Своим «Русланом» Пушкин стремился освободить русскую поэму от влияния классицизма и немецкого мистического романтизма и направить ее по пути романтизма боевого и протестующего. Победа Пушкина была решающая: она на многие годы определила дальнейшее развитие русской литературы. Туманной сказочности «Двенадцати спящих дев» и пассивно-мечтательному романтизму Жуковского Пушкин противопоставлял «историзм», которому подчинен был фантастический сюжет его поэмы, жизнерадостную романтику и задорную насмешливость. Самым резким проявлением полемической направленности «Руслана и Людмилы» была пародия на «Двенадцать спящих дев» Жуковского в четвертой песне поэмы. «Обличая» мистическую «прелестную ложь» Жуковского и подменяя религиозные мотивы эротическими, Пушкин этим самым заявлял протест против немецкого мистического романтизма. В 1817 г. Жуковский напечатал фантастическую поэму «Вадим» - вторую часть большой поэмы «Двенадцать спящих дев» (первая часть ее - «Громобой» - вышла еще в 1811 г.). Стоя на консервативных позициях, Жуковский хотел этим произведением увести молодежь от политических действий в область романтических, религиозно-окрашенных мечтаний. Его герой - идеальный юноша, стремящийся к подвигам и в то же время чувствующий в своей душе таинственный зов к чему-то неизвестному, потустороннему. Он преодолевает все земные соблазны и, следуя неуклонно этому зову, находит счастье в мистическом соединении с одной из двенадцати дев, которых он пробуждает от их чудесного сна. Действие поэмы происходит то в Киеве, то в Новгороде. Вадим побеждает великана и спасает киевскую княжну, которую предназначает ему в жены ее отец. Эта реакционная поэма написана с большой поэтической силой, прекрасными стихами, и Пушкин имел все основания опасаться сильнейшего влияния ее на развитие молодой русской литературы. К тому же «Вадим» был в то время единственным крупным произведением, созданным представителем новой литературной школы, только что окончательно победившей в борьбе с классицизмом. На «Вадима» Пушкин ответил «Русланом и Людмилой», тоже сказочной поэмой из той же эпохи, c рядом сходных эпизодов. Но все ее идейное содержание резко полемично по отношению к идеям Жуковского. Вместо таинственно-мистических чувств и почти бесплотных образов - у Пушкина все земное, материальное; вся поэма наполнена шутливой, озорной эротикой (описание свадебной ночи Руслана, приключения Ратмира у двенадцати дев, попытки Черномора овладеть спящей Людмилой). Полемический смысл поэмы вполне раскрывается в начале четвертой песни, где поэт прямо указывает на объект этой полемики - поэму Жуковского «Двенадцать спящих дев» - и издевательски пародирует ее, превращая ее героинь, мистически настроенных чистых дев в легкомысленных обитательниц придорожной «гостиницы», заманивающих к себе путников. Остроумная, искрящаяся весельем поэма Пушкина сразу рассеяла мистический туман, окруживший в поэме Жуковского народные сказочные мотивы и образы. После «Руслана и Людмилы» стало уже невозможно использовать их для воплощения реакционных религиозных идей. Добродушный Жуковский сам признал свое поражение в этой литературной борьбе, подарив Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю ученику от побежденного учителя». Эта поэма поставила Пушкина на первое место среди русских поэтов. О нем стали писать и в западноевропейских журналах.